Прошли в землянку, включили неяркий свет. Дед проснулся, заворчал:
— А то кровати не найдут, свет зажгли. До утра будут шариться, — но, завидев милицейскую форму, смолк, сел в постели.
— Этот был? А этот? Узнаешь?
Донецкий покупатель согласно кивал головой.
— Они… И еще были.
— Рассчитывался, деньги платил кому?
— Нет его. Тот вроде помоложе.
— А вы его знаете?
— В глаза не видели! — твердо открестился Матвеич.
— Не знаем, не знаем… — вторил ему Дед. — Тут много всяких шалается.
— А где главный ваш? — спросил приезжий милиционер. — Как его? — поглядел он на местного сержанта.
— Любарь. Любарев, — ответил тот.
— Где Любарев?
— Домой уехал, — с ходу сбрехал Славик. — Жена заболела. А завтра в колхоз пойдет сети получать. Сетями бедствуем.
Приезжий недоверчиво хмыкнул, спросил:
— А может, он приедет?
— Конечно, приедет, — с готовностью ответил Славик. — Куда он денется. Послезавтра обещал. Можете тут располагаться, у нас две койки свободные. Завтра невод поможете тягать.
Приезжий покачал головой:
— Много болтаешь, — и взглянул на местного сержанта.
Тот плечами пожал. Он с самого начала был против этой горячки: ночью куда-то мчаться, как будто не будет дня. И Любарь никуда не денется. Но московский ломил по-своему. Теперь вот сидели среди ночи у черта на куличках, в какой-то земляной норе.
— Ладно… — решил приезжий. — Бригадир появится, пусть немедленно едет в райотдел. Перевезите нас, — поднялся он.
— Понравилось на байде кататься, — усмехнулся Славик. — Сейчас я вас с ветерком…
— Не дури, Чугун, — предупредил его местный сержант, — а то доиграешься.
Сержант злился: длинный день лежал позади, езда, тряска, считай впроголодь; потом рыба, дурацкие поиски Любаря. А Любарь — мужик битый и с начальством живет хорошо. Еще неизвестно, как все повернется. Эти приезжие вечно свои порядки наводят, себя хотят показать. Вот и мыкайся с ними по ночам. Сейчас Чугун повезет и перевернет. Да не у берега, а посередке. Какой с алкаша спрос. А вода — лед. Не выплывешь.
На волю, во тьму, он шел нехотя, покашиваясь на приезжего и матерясь в душе: "Стерва московская… Зануда… Приезжают люди — как люди. И к ним с уважением, и они… А этот… Накупать бы его, чтоб звал". От одной мысли передернуло. Не дай бог… Сразу — конец.
— Ты, Чугун, осторожнее… — предупредил он, ступая в лодку. — Гляди… А то спьяну…
Но у Славика в голове было уже иное. Он быстро перевез непрошеных гостей, а вернувшись в землянку, с ходу нырнул под кровать бригадира, вынул бутылку водки и оправдался:
— Такое дело… Надо обмозговать. Любарь не будет ругаться.
Он налил себе, выпил. Матвеич тоже не отказался. Дед, с кровати не поднимаясь, цедил сигарету.
— Серьезное дело… — задумчиво произнес он.
— Как менты повернут, — сказал Матвеич. — Мент — залетный, купец раскололся. А грузили мы тонны полторы. Могут защемить.
— Любарь выкрутится, — заверил Славик. — Все в ментовке свои. Сколь они рыбы перетягали. Машинами. И городские кормятся, вплоть до генерала.
Это было правдой. Милиция брала рыбу и себе, и другим. Даже вертолет прилетал порою из города за свежими судачками для генерала.
— Не знаешь ментов, — усмехнулся Матвеич. — Родня до черного дня. С потрохами продадут. На то они и менты, такая порода.
— Любарь с ними в завязке, — убеждал Славик. — Тоже их может наколоть. Надо с утра в станицу смотаться, предупредить.
— Чего предупреждать, утром прибудет.
— В станице телефон. Может, сразу позвонит. Нет, встану пораньше и поеду.
Пили. Прикидывали так и эдак. В конце концов Дед сказал:
— Утро покажет. Спать надо. Завтра работать.
Легли, свет потушили.
Во тьме Дед сказал, вздыхая:
— Раньше в станице Нижнечирской я жил, тоже рыбалили. Отец мой и меня приучал. Поймаем, сдаем. А нынче побесились все: ищут да хватают… А у нас в Нижнечирской…
Старик уходил, как в сон, в далекое свое детство, юность. Там ему было хорошо.
А на воле, в ночи, над теплыми водами займища, над баклушами, мочажинами, полоями гремел слитный лягушачий хор, стоял стон водяных быков. Это был зов весны.
Небо лежало в звездах. В гладкой воде затона отражаясь, пылало серебро огней, ярче небесных.
7
Славик-Чугун собирался рано встать, но проспал. Разбудил его Мультик, приехавший на рассвете.
— Клопа давишь?! А мы гуляли! И про тебя я не забыл. Похмелись.
После ночной гульбы Мультик был помят и черен. Нос его словно напух и сизел большой спелой сливою.