– Базара ноль, гражданин начальник,– сверкнул золотыми фиксами один из них.
– Вот и славненько!– улыбнулся Щеголев.– Думаю, что со вступительной частью мы закончили на сегодня.– Пора и честь знать! Родина доверила вам очень важное дело…Стране нужна древесина, на тетрадки, книжки всякие, дома и школы строить! А значит что? Нам выпал наряд на заготовку леса. Кто-нибудь раньше валил лес?
Строй молчал, напряженно переглядываясь между собой. От Щеголева будто бы веяло какой-то подлостью. Я с интересом отметил для себя, что в расширенных от полумрака карих зрачках плескается некая мутная водица, отдающая сумасшествием. От этого стало жутковато, и я передернул плечами, готовясь к самому худшему. Нет ничего хуже, чем идиот, которому дали власть в руки, а, судя по словам, гражданина начальника, у него этой власти в данный момент над нами было хоть отбавляй.
– Научитесь, дело нехитрое…– подмигнул он отцу Григорию, потрепав того за плечо.– И такие здоровые бугаи прячутся от честного труда по церквям, да храмам! Правильно говорил Владимир Ильич, религия – это опиум для народа. Ты знаешь, тварь, кто такой Владимир Ильич?
Священник кивнул, поморщившись. От Щеголева отчетливо несло свежим перегаром, который почувствовал даже я, стоявший чуть поодаль.
– А ну, двинулись искуплять, скотина безмозглая, грехи ваши!– сорвался он на визг, пнув ногой подвернувшегося ему под ногами молодого паренька, занявшего место на нарах левее нас.– Двинулись, двинулись, пока стрелять не начал…
Строй уныло зашевелился, будто один целый неповоротливый организм, ломая и без того нестройную шеренгу. Двинулись вперед…Кто-то с тяжелым вздохом, кто-то с недовольным шепотком. Интересна все же наша исправительная система. Вместо того, чтобы учить добру, понимать и ценить прекрасное, она до конца доламывает и без того разбитую вдребезги психику преступников своим скотским отношением к личности, собственному мнению и самовыражению. Много кого выйдет и этих застенков на волю? Вряд ли…Но те кто выберется отсюда, наплевав на все тяготы и лишения, сцепив зубы дотерпит до конца желанной “десятки”, те уже никогда не смогут быть такими, какими были раньше! В каждом встречном им будет чудится враг, в каждом прохожем вот такой Щеголев, только и мечтающий лишь о том, чтобы избавиться от нетрудоспособного балласта.
Под ногами захрустел покрытой тонким слоем наста слежавшийся снег. Ноги, и без того околевшие за ночь в ледяном бараке, мгновенно ощутили этот цепкий холодок, скользнувший по подошве.
– Ничего! Согреетесь, твари!– хмыкнул Щеголев, заметив мое недовольство.
Стараясь не смотреть в его сторону, еле сдерживаясь, чтобы не смолчать, я стал осматриваться по сторонам. Лагерь понемногу оживал. Из длинных бараков спешили на работу, такие же как и мы бедолаги, только еще более похудевшие, очерствевшие не только обветренным суровыми мордовскими ветрами лицом, но и душой. Каждый, из встреченных мною взглядов, нес в себе острую подозрительность, открытую ненависть и готовность ко всему. Эта серая, унылая обреченность, скользящая у всех в глазах, больше всего поразила меня. Сосущая до боли в груди серость, будто поглощала тебя, засасывала внутрь, заставляя сердце уныло тянуть где-то с левого бока.
– Интересно, а далеко нам маршировать, господа?– огляделся по сторонам Качинский, когда ворота лагеря оказались далеко позади. На входе к нам пристроились четверо автоматчиков из числа срочников. Один держал на поводу огромную кавказкую овчарку, непрерывно зыркающую на нас своим внимательным карим взглядом.
– А Бог его знает…– вздохнул отец Григорий, внимательно посматривая себе под ноги, боясь каждый раз подскользнуться на скользкой тропинке, натоптанной множеством ног.
– Разговорчики в строю!– рявкнул Щеголев, который, будто опытный сторожевой пес, скользил вдоль строя, оказываясь то с одной, то с другой стороны от него, прислушиваясь к негромким разговором и сбитому дыханию заключенных.– А ты, “контрик” – обратился он к Качинскому, сжав до бела узкие тонкие губы,– ну-ка, обратись к своему товарищу, как положено! Как в нашем социалистическом государстве определено! Ну-ка! Нет у нас господ и бояр больше! Нет! У нас все товарищи…Говори, сволочь!– он мгновенно подбежал к Льву Данилычу и выдернул его из строя, своей огромной пятерней ухватив за отворот телогрейки. И без того дышащая на ладан ткань с треском порвалась, оставив целый клок в лапах Щеголева.– Говори, тварь! Я таких как ты в восемнадцатом на фронте…Я из вас фарш…Говори, сука!