Его тоже можно было понять…Весь привычный мир нашего батюшки обрушился за несколько месяцев стараниями системы, которой я, увы, служил несколько лет. Весь уклад его жизни изменился, а отказ от веры вообще был сродни давно предсказанному апокалипсису. Его сломала, как это часто бывает какая-то мелочь…Как маленький камешек, упавший с горы, дает толчок для схода лавины, так и скотское отношения в лагере к людям, довершили начатое при аресте.
Говорить я с ним ни о чем не стал. Что я мог ему сказать? Что посоветовать человеку, потерявшему в один миг любимое занятия, свободу и семью? Крепись? Все будет хорошо? Сюда попадали люди без надежды на будущее, и отце Григорий, как никто это понимал, потому все мои слова были бы неискреннее, бесполезные. Десять лет слишком большой срок, немногие из этого барака доживут до его конца, немногие смогут выйти и наладить новую жизнь, начав с чистого листа. Все всё понимают…Это билет в один конец!
Ничего я ему не стал говорить. Молча запрыгнул на свой самый верхний ярус, чувствуя, как по спине пробежал ветерок. Перевернулся лицом к проходу, попробовав улечься поудобнее, раздумывая над предложением Седого.
Проблемы с ворами мне были ненужны, но и план побега, казался если совсем уж несбыточной мечтой, то по крайней мере почти что фантастикой. Наш Темлаг охранялся с особым тщанием, как раз из-за того, что наряду с политическими сидельцами, тут отбывали наказание, такие как Кислов, Седой, Семечка, Мотя…Те кто сел за реально опасные преступления. Помогать им сбежать, противоречило всем моим представлениям о справедливости. Я бы еще понял, если бы такое мне предложил Качинский, но урка…
Дверь тихо скрипнула. Кто-то зашел в барака. Я приоткрыл глаза, присматриваясь к вошедшему, и чуть не свалился вниз, узнав Кислого. Того самого Кислова, которого позавчера заперли в ШИЗО на месяц за нарушение режима, по сути моего личного врага.
Вор осмотрелся, привыкая к полумраку барака. Шагнул вперед, ища глазами среди несколько десятков немытых вонючих тел, своих подельников, с которыми сдружился на этапе. Вспоткнулся об что-то, загремев на всю вселенную.
– Гребаный икибастос!– закричал он, держась за лодыжку.
– Что случилось?
– Уже подъем?
– Щеголь пришел? – заворчали сидельцы, просыпаясь.
– Открутите ему башку…Чего шумим?
– Кислый! Кислый!– раздалось радостное восклицание из угла, где расположились урки.– Вот так на…Мы-то думали, что комиссары тебе путевку в санаторий до конца месяца выписали? А тут ты?
Кислов был явно не рад, что появился в бараке столь шумно. Негодующе пнул ведро, об которое и споткнулся, громко с матерком. Зажгли лампу. На него смотрели несколько десятков пар глаз, как на редкий экспонат в музее. Кто-то отвернулся сразу, кто-то недовольно поморщился, отец Григорий не отреагировал вообще никак, и только его дружки явно обрадовались его возвращению.
– Кислый с нами, теперь заживем…Тут порядки свои политические установили. Шестерок не заведи, работать ходи, ты-то порядок здесь наведешь…– проговорил один из них, похлопывая урку по плечу.
– Пожрать бы…– попросил Кислый.– да курева!
– Айн момент!– угодливо кивнул второй.
– Ну-ка пошукайте у кого что по нычкам осталось! Правильный пацан к нам в хату заглянул.
– Чифирнем?
– Было б в цвет…
На раскаленный металлический лист печки тут же установили кружку, высыпав туда почти половину заварки, залили водой, ожидая пока закипит. Дежурного прогнали спать, расположившись возле источника тепла своим полукругом. Околевший за время сидения в ШИЗО Кислов с наслаждением протянул к буржуйке руки и ноги, громко закашлялся, чувствуя, как по телу разливается горячая волна тепла.
– Чего со жратвой?– спросил вор, затягиваясь скрученной одним из подельников «козьей ножкой».
– Сейчас…– они были не готовы к возвращению своего главаря. Весь ужин смели, да еще отняли у Мишки-цыгана. Теперь жадно шарили глазами по бараку, ища где подхарчеваться.
– Эй, поп!– взгляд одного из Кисловских подручных упал на миску отца Григория, почти полную, чудом оставшуюся таковой, к которой он так и не притронулся с вечера.
Естественно батюшка ничего не ответил. Не до этих забот ему было сейчас! Ни до еды и до разборок из-за нее. Весь его привычный мир рушился. И только от правильного осмысления происходящих перемен, зависело то, переживет ли он эти перемены или останется погребенным под их обломками.