– Оглох что ли, дьячок!– один из Кисловских подручных лениво потянулся и шагнул в сторону наших нар, явно намериваясь отнять у батюшки еду. – Бог велел делиться, а хавчиком и подавно. Все равно не жрешь!
Кислов с любопытством наблюдал за движениями своей шестерки. Он-то в отличии Лома, так кажется звали этого молодца, глупым не был, и знал, что последует за такую экспроприацию, но будто бы намеренно шел на этот конфликт или, если быть точным, то не пытался его предотвратить.
– Давай сюда, общество пожрать желает,– потянулся он к полной миске с луковой похлебкой,
Он сам все за меня сделал. Мне оставалось только мгновенно захватить его за уши, по-детски оттопыренные и со всего маху дернуть за них вверх. Лом по инерции резко выпрямился и со всего маху шарахнулся о нижний край нар Качинского. Глухо ойкнув, он пошатнулся и сполз на земляной пол, держась двумя руками за ушибленный затылок.
– Ах ты, сука!– второй ринулся ему на помощь, но на доли секунды опоздал, я уже успел спрыгнуть с нар, приняв стойку, готовый к нападению.
– Ша, бродяги!– поднялся наконец-то Кислов, останавливая драку. Лениво так поднялся, как сытый кот, потирая голую грудь под грязной телогрейкой.– Сядь!– коротко приказал он своей шестерки, медленно и неуклонно приближаясь ко мне.– Что, Клименко, все такой же борзый? Никто пока крылья не обломал?– поморщился он, остановившись в паре метров от меня.– Ну ничего…Я вернулся! Твой страх вернулся! Ходи, сучонок, и оглядывайся!
– Что тут у нас?– голос Щеголева, неожиданно вошедшего в барака, разрезал наступившую тишину после вора, как пистолетный выстрел. Ожидающие продолжения конфликта сокамерники растеряно переглянулись между собой.
– Живи пока, тварь…– злобно прошипел мне Кислов, отходя от нар.
– Вижу!– радостно сообщил Щеголев, потирая руки.– Вижу, что исправляетесь, быдло нечесаное! До подъема уговоренного еще часа полтора, а вы уже все на ногах. Готовы, так сказать, к труду и обороне! Молодцы! Молодцы!– улыбнулся он, ехидно прищуриваясь.– А я сначала не поверил. Пупкарь ко мне прибегает, говорит, мол все уже на ногах, шум в бараке какой-то, может дерутся или режим, упаси Бог, нарушают! Нет, отвечаю я ему, они молодцы этакие спать не могут, все за производство волнуются, лес валить пораньше хотят пойти, затемно еще… Так, Клименко?– подошел он ко мне впритык, заглядывая прямо в глаза.– Молчишь? Правильно…Молчание – знак согласия! А посему…Строится, твари! Поведу вас в промку, раз вы спать не хотите.
– Василь Васильевич…– вежливо обратился к нему Качинский, который тоже проснулся и свисал надо мной, спустившись с нар.– Еще на улице темно, что ж мы там увидим?
– А видеть ничего не надо, посидите, померзните на просеке, может чего умного в голову придет. Поймете, что лучше спать в бараке, чем встречать рассвет в лесу на морозе. Строиться, я сказал!– рявкнул он, поворачиваясь к выходу.
Осужденные, недовольно покряхтев, строились в одну неровную шеренгу. Отец Григорий, так и не пошевелился.
– Поп, тебе что особое приглашение надо?– заметил его Щеголев. В ответ лишь молчание. Григорий Иванович все так же смотрел в деревянный сруб нар. Что он там видел? Свою красавицу жену или потерянных навсегда деток?
– Оглох что ли?– начальник отряда вернулся обратно. Внимательно осмотрел его.– Помер что ли?
– Да нет…Дышит вроде…– на затылке ушибленного мной Лома росла на глазах огромного размера шишка.
– Дурачком решил прикинуться,– кивнул понятливо Щеголев,– надеется, что в дурку спишут. Там легче и кормежка получше. А ну, встать!– заорал он, хватаясь за пистолет.
– Василич!– окликнул его Качинский, положив ладонь на руку начальника отряда, не давая тому достать оружие. Я видел, как глаза Щеголева наливаются кровью, он бледнеет и готов взорваться.
– Пусть полежит денек,– попросил Лев Данилыч, не отводя взгляда,– отойдет, а мы с Клименко за него норму выполним…– я ожидал, если честно, что тот бывшего белого офицера тут же и пристрелит, но что-то во взгляде Качинского Щеголева остановило. Он резко дернулся в сторону, поводя шей, будто воротник гимнастерки стал ему неожиданно мал. Он, действительно, был сейчас похож на разъяренного племенного быка, которому озорные ребятишки накрутили хвост. И сказал угрожающе тихо:
– Пусть лежит…А ты еще раз так сделаешь, я тебе обе коленных чашечки прострелю, понял?
– Так точно, гражданин начальник!– вытянулся в струнку Качинский.– Спасибо!
– Пошли вон, стадо баранов!– заорал Щеголев, отворачиваясь от побледневшего Льва Данилыча. Он, как и я, прекрасно понял, что находился всего лишь в шаге от мгновенной гибели, и то, что он не сделал этот самый шаг, целиком и полностью произошло только благодаря неплохому настроению начальника отряда, который на счастье Качинского был сегодня под хмельком, еще не выветрившимся с вечерних посиделок.