В лагере стяола тишина. Почти все, кроме дежурных были в промке. Только возле нашего барака слонялись без дела мои сокамерники. За ними зорко приглядывали с вышек пулеметчики, как бы чего не вышло. На пороге нас встретил Федор, сладко потягивающий самокрутку, окутав себя облаком терпкого сизого дыма. Отсыревший табак чадил безбожно, но за неимением ничего, даже он был вполне курибелен.
Завидев нас, он ничего не стал спрашивать. По лагерю, несмотря на его огромные размеры, новости разносятся быстро. Сидельцы, наверняка, уже знали про отца Григория.
– Я так понимаю, работа на сегодня закончилась?– Качинский устало оперся на покосившиеся перила, обхватив голову руками.
– Как вас отправили в лагерь,– начал свой рассказ Федор,– примерно через часик, появился Ковригин и несколько орлов из роты охраны, подтянутые с автоматами на шее. К тому времени Щеголев уже успел окончательно набраться и спать в сараюшке для инструмента. Комиссар сразу ломанулся туда, попытался его разбудить, не вышло, только после нескольких пощечин тот пришел в себя. Оружие у Василь Васильевича отобрали. Под конвоем сопроводили в лагерь. Ходят слухи, что в сидит сейчас в ШИЗО, будут судить за халатное отношение к работе…Скорее всего шлепнут!– подытожил Федор.
– Было бы неплохо,– заметил Качинский,– сволочь он еще та…
– Кстати…– обратился он уже ко мне.– Тебя в бараке уже минут тридцать, как ждут!
Я переглянулся недоуменно с Львом Данилычем, ничего не понимая. Кто ждет? Зачем? Мелькнула мысль о Валентине, но я тут же ее отмел. Уж очень рискованно это было. Тогда кто? Но Федор был не настроен больше ничего объяснять, затоптал окурок и двинулся в барак. Заинтригованные мы проследовали за ним.
Барак шумел, как растревоженный улей. Бедная на эмоции и события жизнь сокамерников дала сегодня много поводов для горячего обсуждения. Сначала покушение на меня, потом отец Григорий, потом арест Щеголева…Одни события! Хоть какое-то разнообразие в такой однообразной лагерной жизни.
Зайдя внутрь, в душное помещение, где вонь сырой одежды смешивалась с запахом крепкого мужского пота и немытых давно грязных тел, я сразу все понял. Этого и следовало ожидать после всего, что случилось сегодня. Не мог наш день закончится благополучно, начавшись столь отвратительно.
На нарах отца Григория, пусть земля ему будет пухом, сидел Мотя, тот самый ближайший подручный Седого и прихлебывал чифирь из металлической обугленной кружки. Вокруг него образовался небольшой кружок по интересам, в котором самые молодые обитатели барака наперебой горячо ему что-то рассказывали. Завидев меня, он тут же отставил кружку, встал и шагнул навстречу. Лицо его, обычно улыбчивое и доброжелательное, не предвещало ничего хорошего.
– Пойдем…– кивнул он на выход, даже не спрашивая, а согласен ли я куда-нибудь с ним идти. Качинский попытался что-то сказать в мою защиту, но я его остановил.
– Не надо…
Одними глазами Мотя улыбнулся, похвалив меня за боевой настрой. Молча двинулся наружу, уверенный, что я следую за ним попятам.
– Только не быстро. Бочина болит!– пришлось попросить вора идти помедленнее, так как угнаться за ним не было никакой возможности. Мотя сбавил темп, но так и не обернулся. Так вели раньше на казнь людей и боялись с ними заговорить, чтобы ненароком не притянуть к себе всю их невезучесть.
В этот раз мы пошли не в котельную. Понятное дело, как и все волки, воры не гадят на своей территории, перебираясь к соседям. Почему-то у меня сразу появилось чувство, что ведут меня убивать. И вопреки всем расхожим мнениям мне стало вовсе не страшно, а наоборот легко и спокойно. Это был выход, выход отсюда в другую, пусть и загробную жизнь, но неогороженную забором с колючей проволокой.
Несколькими проулками между ведомственными бараками мы выбрались на самый дальний край лагеря, где я еще никогда не был. Сюда редко пускали без необходимости. Тут была женская часть зоны. Прачки, кухарки, уборщицы, швеи отбывали тут свою десятку, как жены врагов народа. Она мало чем отличалась от основного лагеря, такие же бараки, узкие, хищные, уныло коричневые, словно подкопченные, такие же вышки с прожекторами по периметру, те же солдаты-срочники караульные, бродящие по этим самым переулкам.
Хорошо им тут живется. Подумалось мне. Не служба, а малина…За банку тушенки или еще какой сухпаек местные зэчки готовы будут облагодетельствовать уставшего от долгого воздержания любого солдатика. Знай, только подкармливай, да не обижай!
Мне надоело идти за молчавшим Мотей, как телку на веревочке. Боль в боку становилось вовсе уже нестерпимой от тех нагрузок, что я ем давал.