Степанида, по указанию Седого, вывела меня с женской половины лагеря. Какими-то закоулками, мало натоптанными тропами, огибающими настырные лучи прожекторов по широкой дуге. Задворками я выбрался к своему бараку, и там мы с ней тепло попрощались. Она двинулась обратно, а я присел отдохнуть на пеньке, давая роздыху своему покалеченному боку. Среди стремительно летящих событий сегодняшнего дня, я умудрился забыть о нем. И теперь ушиб настойчиво напоминал мне о том, что неплохо было бы отдохнуть, но оказалось покой нам только снится.
На крылечке нашего барака, курил Головко, явно кого-то поджидая, и почему-то я был уверен, что этим кем-то несомненно является ваш покорный слуга. Разговаривать с ним не хотелось. Моральное напряжение последних дней, смерть отца Григория, разборки с Кислым, нападение на меня опустошили мой организм полностью, но пройти мимо не выходило. Плюнув на все, а вдруг все же не меня? Я шагнул из полутьмы бараков в луч света.
– Вечер добрый!– поздоровался я и попытался незаметно прошмыгнуть мимо сержанта к двери.
– Стоять, Клименко!– среагировал мгновенно Головко.– Далеко, значит, собрался-то?
– Спать, гражданин начальник! Завтра рано на промку вставать! Стране нужен лес, как говорит наш начальник отряда.
– Говорил…– поправил меня сержант.
– Что?
– Расстреляли его сегодня по приговору «тройки». Лично Ковригин, как комиссар. За порочащие звание офицера НКВД занятие, халатное отношение к работе и выполнению своих обязанностей! – как по-писаному продекламировал сержант, закуривая.– Из-за тебя расстреляли, Клименко, значит…
Я отвернулся. Что я мог сказать? Что не хотел, чтобы так вышло? Что в смерти Щеголева был не заинтересован? Глупо…Его ненавидели все! Он был законченным психопатом, положившим жизнь для системы и во имя системы! И что? Система его просто перемолола в своих страшных жерновах, как тысячи других до него. Система беспощадна, кровожадна и о корне порочна, за эти полгода я достаточно смог ее оценить, масштаб и размах того террора, который раскручивался для устрашения собственного народа. И самое удивительное, что объективных причин к принуждению к полному подчинению вроде как и не было толком…А от того, вся эта кровь и грязь выглядели ужасающе бессмысленными и необъяснимо жестокими.
– Все знали Щеголева, не расстраивайся,– похлопал почти дружески меня по плечу Головку. Тоно его немного изменился. В голосе появились серьезные нотки. Из простачка здоровяка, он на моих глазах превращался в обычного человека,– Ковригин давно хотел от него избавиться. Вот и воспользовался случаем. Наш старлей мечтает о карьере! Такой психопат, от которого можно в любой момент ждать все, что угодно, ему в лагере был не нужен. Все показатели портил! Так что, не вини себя…Рано или поздно, Вася именно так и закончил свой жизненный путь.
Меня поразило в словах сержанта не столько то, что он пытался меня успокоить, сколько грамотность его речи, доверительные интонации и пропажа всегдашнего «значит», которое он повторял через слово. Это преображение было неожиданным и необычным, словно теперь передо мной стоял совершенно другой человек.
– Я и не расстраиваюсь…– проговорил я, стремясь побыстрее закончить разговор с сержантом. Его изменения мне не понравились! Почему Головко открыл свое истинное лицо именно сейчас и именно передо мной? Что ему от меня надо? И кто он?– Я пойду! Отбой уже давно был..
– Постой, лейтенант,– удержал меня за руку он.
– Я уже давно не лейтенант,– хмуро ответил я, порываясь уйти, но что-то меня все же сдерживало от этого последнего шага.
– Офицер, всегда остается офицером,– улыбнулся Головко,– если он хороший офицер! Уж на примере Качинского ты должен был это понять…
– И все же…– разозлился я.– Я верой и правдой служил трудовому народу. Ловил бандитов, рисковал жизнью, чтобы мирные люди в нашей стране жили спокойно, а меня ни за что…сюда! Вместе с ворами и убийцами! На десять лет! И после этого я должен был сохранить честь офицера? Любовь к Родине? Да! Давай еще, Отечество любимое, мало мне «десятки». Готов двадцать отсидеть…
– Перегибы в линии есть,– согласился неожиданно легко Головко, став совсем уж непохожим на себя, серьезным и собранным,– но в отношении тебя их не было…
– Что значит не было? – нахмурился я.
Сержант затушил окурок спокойно и полез во внутренний карман шинели. В какой-то момент мне даже показалось, что он сейчас достанет пистолет и застрелит меня прямо тут, на пороге барака за крамольные речи. Но Головко всего лишь достал служебное удостоверение.
– Читай,– подал он мне его.