…– Где-то тут должен быть адреналин! Быстро!– голос Качинского я услышал, как сквозь тугую вату. Чьи-то быстрые шаги, скрип плохо подогнанных половиц.
– Все под замком!– да…это кажется был Матвей.
– Так сбей его к х..ям!– рявкнул Лев Данилыч.
– Перевяжите его сначала…– посоветовал рассудительный голос Седого где-то над головой.– Кровищи вон уже сколько натекло…
Хотелось пить. Во рту пересохло, а в левой груди жгло огнем. Я попытался открыть глаза, но не смог. Тело отказалось повиноваться, предпочтя провалиться в блаженное забытье.
Мне снилась Валя. Ее грустные глаза смотрели на меня, а нежная задумчивая улыбка заставила потянуться к ней, чтобы обнять.
– Валя…
– Живой еще! Где этот бля…ский адреналин? Мотя!
Усилием воли я открыл глаза. Мы находились в медпункте. Там, где первый раз увиделись с моей Валентиной в этом страшном месте. Я лежал на кушетке. Все медицинские приборы были разбиты, стол перевернут, бумаги разбросаны по полу, а среди них, бесстыдно раскинув ноги лежал мертвая Бергман. Рот приоткрыт, глаза наполнены ужасом творившегося с ней бесстыдства.
– Он очнулся, Лев!
– Сашка!– страшную картину с медсестрой закрыл собой Качинский. На щеке ссадина. Но живой и вроде бы внешне вполне себе целый. – Саша! Мы смогли! Мы победили!
Темнота снова подступила ко мне со всех сторон. Тошнота подкатила к горлу, я кашлянул и снова провалился куда-то вглубь собственных видений и снов.
На этот раз мне приснилась мама. Она тоже молчала. Лишь горестно утирала краем платка слезы. Седая, измученная…Выглядевшая намного старше своих лет.
– Живи!– неожиданно попросила она, улыбаясь.– Живи, Сашка!
– Коли!– словно разряд молнии подбросил меня на столе. Я открыл глаза, вырываясь из плена видений. Надо мной стоял Качинский с длинным стеклянным шприцом в руках.
– Теперь жить будешь! Нам это лекарство не раз на войне помогало,– товарищ отвернулся от меня, снимая резиновые перчатки. Мы теперь находились в здании администрации. Я лежал на столе в кабинета Коноваленко, а самого Андрея стянули на пол. На зеленой гимнастерки виднелись три аккуратных пулевых отверстия. Меня вырвало…Захлебываясь рвотой, я кашлял, пока желудок не перестал судорожно сжиматься, пытаясь выплеснуть наружу все свое содержимое. И смерть стольких того стоило?
– Мы уж с Седым думали, что все…Конец Чекисту пришел!– улыбнулся Лев Данилыч, поправляя висящий на плече автомат.
Мне пришлось вымученно улыбнуться. Боль в плече была терпимой. Простреленное насквозь оно ныло, но особых неудобств не доставляло.
– Что ты мне вколол?– спросил я бывшего белого офицера, когда смог сесть на столе, утирая рукавом телогрейки лицо.
– Обезболивающее. На них ты сможешь некоторое время продержаться в дороге,– пояснил Лев, устанавливая рядом со мной черный чемоданчик.
– В дороге?– не понял я. Голова еще шумела, отказываясь включать мозги на полную катушку.
– Лагерь в наших руках. Никого из администрации не осталось. Мы победили!– проговорил Седой, занявший место в уголке комнаты. Казалось, что несколько дней в ШИЗО стали для вора чуть не месяцами. Появились глубокие морщины, разрезавшие тонкое породистое лицо ему глубокими бороздами, лицо осунулось и похудело.
–Только вот Ковригин оказался прав. В Саранске находится часть НКВД, рядом соседний лагерь…Совсем скоро все очухаются и бросятся на подавление бунта. Если мы все отсюда сорвемся, то не продержимся и суток на воле,– пояснил Качинский.