Валя сползла на пол, громко рыдая, свернувшись клубком у ног мужа.
– Не говори мне сейчас ничего! Мы…Мы забудем все это! Забудем! Все! Баста! Хватит! Я посажу твоего ублюдка! Этого молокососа, который посмел прикоснуться к тебе! Он исчезнет из нашей жизни! Ты забудешь его, и у нас будет все хорошо! Идеальная семья! Слышишь…– он наклонился к плачущей Валентине.– Не будет ничего! Мы его сотрем! Сотрем, как неудачный отрывок из романа, и начнем все заново! Слышишь!
– Я его люблю…– тихо проговорила Валя, заслоняя лицо, опасаясь, что муж все же ударит ее, но тот лишь только зло процедил сквозь зубы:
– А меня уже нет? – сквозь слезы, непрерывным потоком текущие по лицу, она покачала головой.
– Как полюбила, так и разлюбишь!– кивнул Андрей, вставая с колен, на которые опустился, чтобы видеть глаза супруги.– У меня сейчас карьера. Разводиться мне никак нельзя! Какой начальник без жены? Смех один…– глаза его отдавали безумием, захлестнувшим Коноваленко откуда-то изнутри.– нет…разводиться нам нельзя! Да и не дам я тебе никакого развода. Клименко посадим. Пусть посидит, подумает, как у старших товарищей жен отбивать! Прав был Секретарь, таких наказывать надо!
– Андрюш…не…не надо…
– Надо, Валя! Надо! Посадим и будет сидеть! Был бы человек, а дело найдется! А ты, ты будешь со мной! Никуда не денешься…– он суетливо забегал по комнате, наводя порядок.
– Я люблю его…
– И люби себе на здоровье! Если любишь, то будешь со мной рядом, а не с ним! Иначе…
– Иначе что?– тихим несчастным голосом уточнила Валя.
– Иначе расстрел…Я ему такое дело сошью, что либо десятка и ты со мной, либо....– он прислонил палец к виску жены и сделал вид, что стреляет.– Расстрел, мать её…Вот так вот…
– Я…
– Тихо! Тише…– он погладил её по кучерявым волосам, спускающимся к шее, когда-то она любила, если он так делал, мурлыкала, как кошка, а теперь разрыдалась. – Мы нужны друг друга! Нужны, Валечка…Я тебе, чтобы спасти твоего хахаля, а ты мне, чтобы спасти карьеру…– он поправил форму,приглаживая волосы возле зеркала, которое осталось чудом целым после такого скандала. – Я на службу, а ты ужин приготовь, к нам гости придут… Сегодня…– каждое слово давалось ему с огромным трудом. Он будто выдавливал его из себя, стараясь сделать вид, что ничего не произошло.
– Ну вот и хорошо,– на прощание он чмокнул её в щечку, оставляя след холодных губ на мокрой щеке. Она отшатнулась, потирая место поцелуя, словно ее туда укусила змея, провожая его долгим пронзительным взглядом.
ГЛАВА 18
Яркий свет с трудом пробивался сквозь неплотно закрытые ресницы. Я видел белую комнату, аккуратную мебель, столик со стульями и какой-то ящик. На нем что-то было неясно нарисовано чем-то ярким, но сосредоточиться и рассмотреть его, как следует, не получалось. По комнате, в которой я лежал бродила неясная женская тень в белом медицинском халате, из чего я сделал вывод, что нахожусь в лазарете управления. Фигура медсестры была настолько похожа на Валечкину, что я помимо воли прошептал:
– Валя…
Женщина обернулась, бросилась ко мне. Сильный яркий свет бил по глазам, и я закрыл их окончательно, анализируя свои ощущения. Тело ныло и болело, отзываясь страданьем на те непотребства, что я сотворил с ним в последнее время. Грудь жгло, но уже другой, тупой ноющей болью, почти беспрерывной и уже какой-то привычной. Во рту было сухо, как в пустыне. Губы слиплись, покрывшись прозрачной пленкой.
– Пи…ить…– выдавил я из себя, так и не открыв глаза.
– Сейчас…Сейчас!– раздался над головой женский голос. Она пошевелила мои конечности, потрогала лоб. Рука была нежная, гладкая и жутко холодная.
– Сильный жар…Надо звать врача! Я сейчас!
Стукнула дверь. Я не видел, как она вышла. Глаза открыать было больно. В них, словно насыпали песка. Они остро реагировали на яркий свет, почти так же, как и уши на громкие звуки. Сколько я провалялся без сознания? День, два? А может неделю? А может и час? Осторожно, постепенно раскрывая глаза, я взглянул на себя. Грудь туго обтянута бинтами, словно пулеметными лентами. Ноги укрыты тонкой несвежей простыней, спадающей на грязный деревянный пол, истоптанный чьими-то грязными ботинками. Так с осмотра собственного тела, я вернулся к обзору комнаты, в которой находился. Ящик с непонятной мне аббревиатурой оказался медицинским сейфом, рисунок на нем красным крестом. Панцирная кровать, на которой я лежал, стояла в самом углу узкой, как пенал палаты. Ничего лишнего в нем не было. Шторы на окнах тоже отсутствовали. По ту сторону виднелись выкрашенные белым цветом крепкие, даже на вид, решетки. Никогда бы не подумал, что в нашем ведомственном лазарете такая скудная обстановка.. Попытался приподняться, но боль в груди не дала даже шевельнуться. Я застонал и прекратил всякие поползновения встать.