– Ну, да и ладно, Клименко!– майор открыл мое личное дело, обнаруженное тут же, под кипой бумаг, полистал его, ища что-то.– Не захотел по-хорошему, будь по-твоему…Хотя чисто сердченое признание несомненно облегчило бы твою участь…
Мое сердце испуганно рухнуло в пятки. В голове взволнованными чайками заметались панически настроенные мысли. А что значит могло бы облегчить? И откуда такое наплевательское отношение к арестанту? Ведь все прошлые разы Волков не приминал воспользоваться случаем и набить мне морду так, что потом несколько дней я не мог встать с нар, чтобы опорожниться.
– Чего смотришь?– вскинул он а меня свои хмурые глаза, даже слегка грустные.– Тройка вынесла тебе ожидаемый приговор. Чего тянуть-то? Ведь вину свою ты все равно не признаешь, а таких как ты у судей по всему союзу знаешь сколько?
– Приговор…– выдохнул я, чувствуя, как темнеет в глазах. Это до той поры, пока тебе не скажут в лицо, что тебе суждено умереть, смерть кажется неким эфимерным, секундным облегчением, а вот. Когда это все реально, близко, когда ты осознаешь с ужасом, что ничего уже потом не изменить, что не будет никакого потом, вот тогда становится по-настоящему жутковато.
– Все враги нашего государства должны быть обязательно наказаны, Клименко, наказаны по всей возможной строгости закона. Ты не исключение,– кивнул головой Волков, закрывая мое личное дело с таким удовольствием, словно вбивал лично в крышку моего гроба последний гвоздь,– сегодня мы с тобой попрощаемся, авось, больше не увидимся…– майор даже мне улыбнулся, правда, в его улыбке отчетливо скользило нечто насмешливое. Это существо, безусловно, наслаждалось моими страданиями. Никакого прощания со мной он устраивает не хотел! Ему этого было не надо! Ему, с садистким наслаждением, всего лишь хотелось посмотреть на мою реакцию. Реакцию на приговор, обжалованию не подлежащий…
– Степан!– позвал он стоящего за дверью конвоира.
– Слушаю, товарищ майор!– браво гарнкул исполнительный надзиратель, заглянув в кабинет.
– Ты знаешь, что делать…– кивнул Волков на меня, указывая рукой на дверь.
Солдат кивнул, направляясь ко мне. Я попытался встать навстречу, но ноги подкосились. Пришлось рухнуть обратно, загремев костями.
–Ну-ну…Ты брось это!– укоризненно улыбнулся Степан.– Многие, чтобы облегчить свою участь, то на конвоира бросаются, чтобы при попытке к бегству, кто на следователя. Глупости это все…Бздишь ты, страшно, но надо понять, что дорога у нас у всех одна, просто кому-то раньше, кому-то позже,– он аккуратно подхватил меня под локоть, ставя на ноги.
Господи…Расстрел…Вот и все…Двадцать лет…Мамочки, как страшно! Интересно это больно?
Я готов был разрыдаться, забыть о гордости, броситься на коленях к майору, вымаливать прощения, был готов, если бы был уверен, что это поможет. Меня повесят? Или все же, как других? В пору работы в органах я слышал рассказы про то, как приговоренных вели по коридору, самому отдаленному и темному холодногорской тюрьмы, а потом бах и в пулю в затылок. Осужденный и понять-то ничего толком не успевал, ни то, чтобы почувстовать. Пуля…
– Степан, проводите гражданина Клименко,– слова Волкова громом прозвучали для меня среди ясного неба. Набравшись сил, смелости, густо замешанных на страхе и молодом максимализме, я сделал шаг в коридор. Мать жалко…Как одна теперь одна-то…
– Шагай налево!– Степан подтолкнул меня в спину, направляя совсем не в тот коридор, где находилась моя камера.
– Молись, парень, если в Бога веруешь!– предложил конвоир,заупская меня в темный коридор, тускло освещенный лишь одной лампочкой в самом конце.
Крещенным я был, но, как и все коммунисты к религии относился с известной долей скептицизма. Неловко перекрестился, как никогда чувствуя дыхание смерти за своей спиной.
– Стоять!
– Сейчас…– прошептал я, чтобы услышать свой собственный голос, надеясь, что он мне придаст хоть немного мужества встретить смерть достойно.
Глухо щелкнул затвор винтовки, оглушительно, будто бы совсем над ухом.
– Стой смирно, Клименко!– в голосе Степана послышались впервые за несколько месяцев человеческие интонации, без лишней издевки.
– Господи, помоги!– я зажмурился, ожидая в любой момент выстрела в спину. Не будет больно…Только в первый момент может быть…Уговаривал я сам себя. Меня трясло. Я до боли сжал кулаки, надеясь не заорать от страха.