Я с трудом пошевелился, сначала рукой, потом ногой, аккуратно держась за коряво оштукатуренную стеночку, попробовал встать. Тело ломило, испытав нечеловеческое напряжение моральных и физических сил. Голова, то ли от потери сознания, то ли от попыток Степан меня оживить была сама не своя. К горлу подкатил тугой сладковатый комок и попросился наружу. Меня вырвало прямо на пол, я закашлялся, стараясь не свалиться в собственною рвоту. Кажется, у меня появилось ко всем болячкам, приобретенным в холодногорской тюрьме, еще и сотрясение мозга.
– То есть как этап?– отдышавшись, выдавил я из себя, вытирая замусоленным рукавом черной тюремной робы, рот.
– А он чего, товарищ майор-то,– удивился Степан,– тебе не сказал что ли? То-то ты так моей шутки спужался…– покачала он головой, и в его глазах промелькнула толика жалости ко мне. – Вчерась, постановление трибунала пришло по твоему делу. Приговорен ты, братец, к десяти годам без права переписки. Поедешь в лагеря, лес валить с другими зэками…Но-но…– отшатнулся он, увидев мой взгляд, полный отчаяния и злобы.– Все же лучше, чем я тебя сейчас бы шлепнул. Какая-никакая, а жисть…
Я вынужден был с ним согласиться. Но только… Столько лет работая в системе государственной безопасности, ты становишься знаком со всей системой исправительных учреждений огромной страны помимо своей воли. Оттуда редко кто выходит живым, а уж тем более здоровым. Почти все осужденные на такие сроки не добывают их до конца, умирая за колючей проволокой на третий или второй год заключения. Все зависит от твоего здоровья и терпения, способности к адаптации и многим другим факторам, как острый нож от куска масла, отрезающих секунды твоей жизни. Лишь немногие возвращаются назад, сломанные морально, угробленные физически, счастливчики, которым повезло стать реабилитированными или те, в ком страна нуждается сильнее всего сейчас. Они уже никогда не будут другими, посмотрев на мир с другой стороне черезез призму колючей проволоки. Шанс был, но был настолько ничтожен, что мне пришла в голову мысль попросить застрелить Степана меня прямо тут при попытке к бегству.
– Ну чего зыркаешь?– нахмурился конвойный.– Не выстрелю, не проси…– словно прочитав мои мысли, сообщил он мне.– Говорю же тебе! Личный приказ товарища Ежова! Мне сидеть рядом с тобой желанья нет! Если что шмальну по ногам…
Сука…Чего же нарком так ко мне привязался-то. Надо же, такой приказ издал, что меня теперь, как царевну охраняют, даже стрелять запретил?
– А коль рыпнешься, ногу продырявлю,– продолжил Степан,– раненного, полуживого, все одно в вагон погрузим и по этапу отправим! Так как есть бумага…А сдается мне, Клименко, что в лагерь прибыть тебе надо б здоровым. Там найдется, где здоровье, мать его, и так подпортить без твоих фортелей!
Сжав губы, я кивнул, согласившись со Степаном. В голове начал формироваться некий план, очень опасный, практически неисполнимый. О котором я даже думаться боялся. Да…именно тогда, в душном вонючем коридоре холодногорской тюрьмы города Харькова у меня впервые начали складываться первые наметки того, что произошло потом, спровоцировав целую цепочку событий, виной которых, как я потом понял, стал именно этот раговор со Степаном.
– Веди уж…– махнул рукой я, окончательно придя в себя. Состояние лучше не стало, но теперь я имел возможность хотя бы идти, хотя ходьбой это передвижение можно было назвать с трудом.
Конвойный махнул вправо, указывая на решетчатую дверь. Проворчал про то, что столько времени потеряли от того, что я, как кисейная барышня, падаю в обморок, а этап ждет, а за задержку этапа по головке не погладят. Придется писать объяснительную. Вообщем ворчал, превратившись снова в того самого бездушного Степана, которого я знал до этого дня.
– Лицом к стене, руки за спину! Быстро!– чтобы поторопить меня, конвойный для ускорения пнул меня прикладом в спину. Я уже привычно, механически принял нужную позу. Решив, что плетью обуха не перешибешь, и сопротивляться нет смысла. Надзиратель поковырялся в карманах галифе. Выудил оттуда связку ключей, поковырялся, ища нужный. Щелкнул металлически звонко замок. Решетка в коридор распахнулась и мы снова двинулись в путь, спускаясь по лестнице вниз.
– Завидую я тебе, Клименко…– вдруг проговорил позади Степан.– теперь всю свою жизнь проведешь на свежем воздухе!
Я понял, что он издевается. Отвечать не хотелось. Зачатки еще пока не совсем оформившегося плана крутились в голове. Не желая скалдываться в елдиную мозаику.
У выхода из тюрьмы, во внутренний дворик сидел еще один контролер. В руках ручка, книга сдача и приема заключенных исписана густым мелким убористым почерком. Я его чем-то явно заинтересовал. Он встал со своего места, одернул гимнастерку и обошел вокргу меня так, будто я был невестой на выданье. Осмотрел со всех сторон. Заметил кровь у меня на затылке и гневно обратился к Степану: