– Прошу…
– Что?
– Н-не н-надо!– умоляла Валентина, отталкивая сошедшего с ума супруга, упираясь ладонями ему в грудь.– п-прошу…
Слезы душили, но какая-то нелепая пугающая даже ее саму гордость не давала зареветь в полный голос. Она смиренно приняла его в себя, чувствуя, как напряженная плоть разрывает ее пополам, как разбивает остатки того хорошего, что осталось у нее в душе после брака. С каждым мерным толчком она ненавидела его все сильнее, терзаясь от позора и боли, сжигавших ее изнутри. Валентина прикрыла глаза, стараясь не думать о том, что ее насилует собственный муж, что его руки нагло шарят по ее телу, особо не заботясь о том, чтобы это было приятно, молясь лишь, чтобы это побыстрее кончилось. Время превратилось в бесконечность, сосредоточившись лишь в самом низу живота, отмеряя секунды в такт бешеным толчкам Андрея.
Все кончилось быстро. Коноваленко отвалился в сторону, слегка застонав на пике. Оправил расстегнутую форму, пряча глаза от прямого взгляда Валентины, так и лежавшей на полу кухни с бесстыдно раскинутыми в стороны ногами. Не зная, что делать дальше, он налил себе еще водки и закурил, дрожащими пальцами, еле подкурив папиросу. Отошел к окну, выпуская в форточку клубы сизого дыма.
С трудом Валентина встала. Пальцы сжимали порванное платье, скрывая наготу истерзанного тела с кое-где оставшимимся синяками от пальцев Андрея. Она почему-то не могла разреветься. Не было сил…Пошатываясь, оглушенная болью и позором, женщина направилась в свою комнату, услышав доносящийся в след голос мужа:
– Вечером поезд! Собирай чемоданы!
И силы кончились! Она всхлипнула и ринулась в спальню, захлебываясь слезами, а Андрей так и смотрел в окно, где колкий мороз беззаботно и весело разрисовал стекло их очередной съемной квартиры. Шла зима 37-ого года.
ГЛАВА 5
Душная вонь автозака, а на деле обычного «воронка» с наглухо зашитыми металлическими листами окнами, сменилась чистым морозным ноябрьским воздухом. Дверь машины распахнулась и в открывшимся дверном проеме появилось улыбчивое лицо этапирующего меня сержанта.
– Давай, выходи!– махнул он рукой, делая аккуратный шаг назад и тут же взводя курок пистолета. Рядом с ним появилось трое конвойных, все с оружием. У ног того, что стоял правее, молодого срочника, устроилась огромная длиношерстная немецкая овчарка. При виде меня она злобно оскалилась, глухо зарычала, но так и не дернулась с места. Сразу было видно, что выдрессерована на совесть. Лишь глазами проводила каждое мое движение и, не найдя в нем ничего предосудительного, лениво стала чесать у себя за ухом.
Я выпрыгнул из автозака, стараясь держать руки за спиной, во избежании неприятностей. Конвойные нынче пошли нервные, еще пальнут сгоряча. Приземлился в рыхлый снег и осмотрелся по сторонам, щурясь от яркого, почти зимнего солнца.
Вокруг нас располагались пакгаузы, какие-то склады. Гудели под парами три паровоза. Несколько веток железной дороги густой сетью расползались по огромной территории, уходя куда-то вдаль, сменяясь стрелочными переводами, будками стрелочников и зелеными семафорами. Левее над стыком суетились путевые рабочие в оранжевых жилетках, негромко переругиваясь, а правее высилось массивное здание Южного железнодорожного вокзала, при виде которого мое сердце тоскливо заныло. Именно тут, несколько месяцев назад и началась моя история знакомства с Валечкой, именно там, на первой платформе я впервые увидел самую лучшую женщину на Земле и именно в тот момент весь мой привычный мир полетел в тартарары.
– Где вагон-то?– обернулся один из конвойных к сержанту.– Куда этого гаврика грузить?
– Торопиться надо!– поддержал его тот, что стоял с овчаркой. – Мы так до завтра не обернемся!
Я усмехнулся их молодости, излишней торопливости и наивности. Когда-то, совсем недавно я был такой же…Куда-то спешил, куда-то летел…К чему-то стремился, но всего три месяца в тюрьме раз и навсегда изменили мой мир. Сейчас уже мне хотелось как можно дольше расстянуть это мгновение, легкую иллюзию свободы, когда ты можешь свободно вдыхать свежий воздух, любоваться солнцем, окружающим миром и людьми вокруг, тем, что вскоре станет окончательно и бесповоротно недоступно, и остается ценить лишь одно это, мимолетный миг, когда ты ощущаешь себя причастным к этому миру.