Выбрать главу

– Так обод на телеге лопнул, товарищ капитан…Пришлось вытаскивать, менять, вот и …– пожал плечами Головко.

– Телеге?– нахмурился еще сильнее Андрей.

– Ну да…– не понял вопроса сержант.– Наш транспорт туточки, прямо за вокзалом оставил я, значит…

Коноваленко тяжело вздохнул и пошел вперед, даже не обернувшись. Головко непонимающе пожал плечами, даже не представляя, что могло так расстроить нового начальника Темниковского лагеря. Протянул грязную ладонь за чемоданом Валентины, подхватил саквояж Коноваленко.

– А энто супруг ваш, значит?– кивнул он в спину удаляющегося капитана. Валентина кивнула, представляя, что сейчас чувствует ее муж после такой встречи, как закипает у него все внутри.– И чего он лошадей не любит, значит?

Женщина промолчала, ощущая, как сырой пронизывающий ветер заползает под ее тонкое пальтишко, сшитое по последней моде у лучшей в Москве портнихе еще в хорошее дохарьковское время.

– Зря он так, значит,– бубнил за спиной сержант, следуя за нею на почтительном удалении,– лошадь – первейшее транспортное средство у нас! Не подведет, не сломается, да и солярки не требует, как эти…

Валентина его уже не слышала. Ощущение того, что она стоит на пороге новой неизведанной сложной жизни усилилось. Со стуком двери Саранского вокзала она разделила ее на до до и после, и была совсем этому не рада.

ГЛАВА 7

Сознание возвращалось рывками. Сначала я увидел полутемную камеру, затягивающуюся блекло сизым туманом, потом снова провалился в темноту. Несколько секунд приходил в себя. В затылке ныло, словно меня огрели металлическим прутом, отдаваясь острой болью где-то в позвоночнике. Потом возник перед моим лицом образ мужика с ожогом на лице, будто сквозь вату я услышал голос батюшки в рясе, ворчавшим где-то левее.

– Господи Всевышний, Матерь Божья, дай силу рабу Божьему Твоему! – священнослужитель широко и размашисто перекрестился.

– Как вы себя чувствуете, молодой человек?– осторожно осведомился, поворачивая из стороны в сторону, держа тонкими крепкими пальцами меня за подбородок, мужчина с ожогом. От каждого его движения голова кружилась, отзываясь мутным позывом в желудке.

– Спасибо, уже лучше…– выдохнул я. открывая глаза полностью. Чуда не случилось. Все приключившееся со мной за эти полгода оказалось не глупым и страшным кошмаром, а самой настоящей реальностью. Левый бок, застуженный от лежания на холодном полу противно ныл.

– Голова не кружится? Не тошнит?– внимательно заглядывая мне в глаза, уточнил мужчина.

– Как же не тошнит?! От этого вагона тошнит уже всем!– заметил ехидно со своей полки зэк в татуировках, сплюнув демонстративно на пол, где все еще сидел молодой парень, мгновенно выхвативший из-под нар грязную тряпку и затеревший плевок.

– Прошу заметить, господин Кислый, что вашего авторитетного мнения еще не спрашивали…– процедил презрительно изувеченный, поднимаясь с колен.

– Господ еще в семнадцатом расстреляли, товарищ Качинский! Так что всем мы здесь товарищи и братья!– усмехнулся недобро вор, зыркнув злым взглядом на мужчину.– А вот доберемся до лагеря…– мстительно пообещал он, там мы с вами поговорим по душам на нашем языке!

– А ну цыц, босота!– рявкнул тот самый сержант со своих нар, приоткрыв один глаз. Со времени, как я вырубился, они вдвоем с лейтенантом успели приговорить бутылку самогона, доесть остатки сала и лечь отдыхать.– Спать мешаете!

Кислый ощерился, будто бы это относилось не к нему, и повернулся к своим спутникам, азартно режущимся в подобие карт. Оттуда доносился смех и счастливый мат.

Я с трудом поднялся с пола, преодолевая тошноту и боль в затылке. Осмотрелся. Обстановка в вагоне не изменилась. Все те же сидели на полу, воры разместились на нарах. Конвой погасил керосиновые лампы, и теплушка погрузилось в теплый, почти домашний полумрак. Если бы не ледяная изморозь на стенах и на полу в углах, можно было легко представить, что находишься у себя в деревне под Мартовой, негромко трещит пламя в печке, а через полчаса зайдет мать и позовет ужинать, а ты лежишь на сундуке, закинув руки за голову, и мечтаешь, мечтаешь, мечтаешь…Стряхнув наваждение, я поежился. Ледяной холод начал забираться под черную робу, твердую от пота. Прошелся по камере, присоединившись к сидящим в углу батюшке и странному мужчине с ожогом, единственными из камеры, бросившихся мне помогать. Цыганенок спал, поджав под себя по-детски колени, свернувшись калачиком, воры резались в карты, трое работяг тихо шушукались между собой. Жалуясь на жизнь, судя по обрывкам доносившихся до меня фраз. Я сел рядом с тем, кого называли Качинским, предварительно испросив разрешения.