– Спасибо вам!– поблагодарил за помощь, протянув ему ладонь. Тот слегка замялся, в его глазах мелькнуло выражение, смутившее меня, вроде испуга или сомнения, но все же ответил на рукопожатие.
– Не за что,– тихо проговорил он,– тем мы от животных и отличаемся, что умеем придти на помощь ближнему своему в минуту горести…
– Не зря, Господь учит, возлюби ближнего своего, как самого себя!– вступил в разговор батюшка, дотоле молчавший.
– Жаль только многие этого не понимают!– вздохнул Качинский, пытаясь согреть дыханием замерзающие пальцы. Подумать только, в шаге от нас работала на всю свою мощь буржуйка, трещали дрова, а здесь было ужасно холодно. Печки не хватало объема, чтобы отопить все пространство теплушки, и грелись от нее лишь те, кто был ближе всего, то есть конвой.
– Поймут! Поймут!– горячо заверил странного мужчину с ожогом батюшка.– И все заповеди Его вспомнят! И не убий! И не укради!
– Только будет это очень нескоро....– усмехнулся грустно Качинский.– Наш народ – народ крайностей. Бросает нас всю историю, как щепку от одного берега к другому…Нет культуры европейской, Петр Великий силой заставил догнать и перегнать немытую Европу, в болотах под Петроградом сгноив одиннадцать миллионов, нет порядка во власти, будьте любезны получить революцию. Нет в вас веры, вот вам атеизм! Надо провести индустриализацию, построить заводы, вот вам за пять лет новый промышленный гигант, а человек? Человек не интересен, всего лишь расходный материал, таких много по России-матушке, помрут эти, найдем других. И пока не наступит такой момент, когда будет нужна новая национальная идея, объединяющая миллионы наших соотечественников, не будет веры в этой стране… Ибо, не нужна сейчас вера людям в Бога. В заводы, машины, оружие нужна, а в Бога нет…
Видимо, спор был давний. Батюшка недовольно нахмурился. И замолчал, раздумывая над словами Качинского. Наступила тишина, которой я решил воспользоваться, чтобы познакомиться с новыми попутчиками.
– Мы так и не познакомились с моими спасителями…– повернулся я к мужчине с ожогом, нарушив тягостное молчание.
– Это уж проще простого,– горько усмехнулся попутчик,– Лев Данилович Качинский бывший поручик лейб гвардии кавалерийского полка, дворянин в прошлом, в прошлом полковник Красной армии, главный инспектор кавалерии в Западном военном округе, ныне зэка. Осужден на десять лет лагерей за пропаганду империализма в рядах РККА,– он снова улыбнулся и в глазах мелькнула плохо скрываемая грусть,– а дело-то и выеденного яйца не стоило…Всего-то решил объяснить высоколобым представителям Генштаба, что переделать трактора в танки невозможно!
Я промолчал. По долгу своей службы я много встречал вот таких вот бывших «белых» офицеров, перешедших после революции семнадцатого в стан Красной армии. Многие из них были действительно вредителями и имели цель разрушить армию молодого социалистического государства изнутри. И лишь часть из них попадала в лагеря случайно, угодив под каток беспощадной машины под именем советское правосудие.
– Бывший лейтенант НКВД Клименко Александр Сергеевич. Осужден по навету и глупости, в результатах интриг начальства…
– Все мы тут молодой человек по глупости,– вздохнул горестно батюшка, а вот в глазах Качинского я прочел плохо скрытую настороженность.
– Это отец Григорий!– кивнул на священника поручик. Доброжелательность из его голоса и интонации сочувствия улетучились. Сейчас он смотрел на меня волком, будто это именно я оставил ему огромный ожог на щеке.
– А я организовал в своем приходе террористическую ячейку, целью которого была свержение социализма и восстановление монархии, а так же возвращение всех привелегий церкви,– даже радостно сообщил батюшка,– мы все тут чьи-то агенты, террористы и революционеры…А вы знаете, молодой человек, в моем приходе самой молодой прихожанке было всего шестьдесят лет! Вот она-то и должна была выйти на улицу, чтобы спровоцировать протест народных масс! Графиня Остроухова…Добрейшей души человек! Жаль её…Погибла при допросе, сердце не выдержало!– священник вздохнул и перекрестился.– пусть земля ей будет пухом!
Мне почему-то стало стыдно. Нет…Я попрежнему верил, что революции в белых перчатках не делают, что для того, чтобы построить что-то новое, надо для начала сломать старое, но так близко, так глубоко я еще не сталкивался с жизнью этих людей. Сейчас, сидя с ними в одной теплушке, по одну сторону лагерной решетки, мне они уже не казались такими отъявленными негодяями и предателями, какими виделись из уютного кабинета Харьковского НКВД.