– Ты нам порцию пожирнее выбери, гражданин начальник!– попросил Кислый.– Воровской элите положено питаться вкусно!
Сидевшие рядом с ним на нарах зэки рассмеялись, поддержав своего предводителя.
– Ох, приедем мы в лагерь, Кислый…– покачал головой сержант, подавая четыре миски в окошко.– Договоришься ты у меня!
– Послушайте!– возмутился отец Григорий.– Мы же все стоим здесь за едой! Что за…
– Заткни хлебало, отче!– рявкнул тот, который был с синяком под глазом.
– Молчите…– тихо прошептал Качинский отцу Григорию.– Не лезьте на рожон!
Я промолчал, так как еще не совсем разобрался во взаимоотношениях царящих в этом коллективе. Дождался своей порции, которая представляла собой обрубок рыбьего хвоста, засоленного до невозможности, а потом еще и замороженного до состоянии ледышки. Уселся в углу неподалеку от Качинского и батюшки, наблюдая за сокамерниками краем глаза.
Рыба была безвкусной, ее изначальную породу определить было практически невозможно. Жесткое мясо с трудом отделялось от кости и оставляло после каждого укуса на губах солоноватый привкус. Содрав шкуру, я увидел замороженных белых скользких червей, уютно устроившихся в желудке у водоплавающей. Чуть не вырвал, с трудом сдерживая позыв рвоты. Брезгливо отодвинул миску в сторону, наблюдая за тем, как Качинский с отцом Григорием поглощает неаппетитный завтрак прямо с костями, почти не жуя.
– Это вы зря, молодой человек,– заметил батюшка, увидев, что я не ем,– еда – это такая вещь, что брезговать ею ни в коем случае нельзя! Ибо неизвестно когда в следующий раз придется поесть! Правда, Лев Данилыч!
Бывший поручик брезгливо и мучительно морщился, но жевал твердое, как подметка рыбье мясо. Услышав вопрос, кивнул, пряча от меня глаза. После того, как он узнал, что я бывший офицер НКВД его отношение ко мне резко поменялось. Он стал молчалив, угрюм и неприятен.
– Вон, смотрите, как наша воровская элита уплетает этот деликатес! За обе щеки, я бы сказал!– кивнул священник в сторону Кислого со товарищами, которые расположились на нарах полукругом и поглощали завтрак. Парень, который принес обед, попрежнему был возле нар, с жадностью и болью, стоявшими в глазах, он наблюдал, как зэки поедают свою и его часть.
– А…
– Ему, увы, достанутся только объекты,– поймав мой вопросительный взгляд, пояснил батюшка,– видите ли, молодой человек, лагерный мир – это мир кастового неравенства и строгой иерархии Кто-то, как мы, пока болтается в проруби, не приставая ни к одному берегу, кто-то, как Федор со своими работягами – мужики. Они честно отбвают свой срок, работают, как положено, дают дневную норму выработки, кто-то, как Кислый со своими дружками находится на вершине этой социальной пирамиды. Им положено все, что не положено простым сидельцам. Они вроде бы как Политбюро, простит меня наш вождь и учитель товарищ Сталин,– отец Григорий широко перекрестился и осмотрелся по сторонам, не слышит ли его крамольных речей еще кто-то кроме меня,– а есть те, кто внизу пирамиды…Как вот этот парень…– он кивнул на беднягу, облизывающемуся внизу на еду, как кот на сметану.– Им до конца срока предназначено питаться объектами с барского стола и обеспечивать быт таких, как Кислый. Их называют «шестерками».
– Я смотрю, отец Григорий, вы неплохо разобрались в этой иерархии…– заметил я.
– Увы, я больше двух лет мыкаюсь по СИЗО…Наш самый гуманный и справедливый суд в мире никак не мог вынести мне приговор. Вот и пришлось пройти эти университеты, чтобы не оказаться в основании пирамиды, так сказать от звонка до звонка.
– Понятно,– буркнул я, уткнувшись взглядом в стену. Аппетита не было. К тому же слишком соленая рыба мгновенно вызвала приступ жажды. Я облизал сухие, как наждак губы и умолк, надеясь, что после завтрака конвой расщедриться на кружку другую воды.
– А нет тебе, Петюня! Ничего не осталось…– развел руками демонстративно Кислый, обращаясь к пареньку у нар.– Разве что корыто облизать!
Вор лениво толкнул миску с нар, и она с грохотом загремела по теплушке. Парень бросился за ней, сломленный, измученный, кажется, даже немножко сдвинутый рассудком. С нар послышался жизнерадостный ржач.
– Не хуже псины, ты смотри!– обрадовался второй из расписных, что светил фингалом под глазом.– А так! Аппорт!
Он подбросил свою миску в вохдух и из нее посыпались крохи крупных костей, которые не удалось сжевать и остатки рыбьих внутренностей. Они просыпались на пол. Парень отчаянно бросился их мусолить, подбирая прямо с заплеванного и затоптанного пола. Грязными пальцами, будто драгоценную жемчужину, он выбирал их среди кусков грязи и пыли, обсасывал их, блаженно жмурясь.