– Сейчас я…– третий сиделец подхватил свою миску и хотел уже просыпать ее содержимое на пол, но тут уже не выдержал я.
– Стой!– вырвалось у меня. Вся теплушка устремила на меня свои глаза. Даже сержант, с нар наблюдавший за этим представлением по унижению человеческого достоинства привстал на локте, чтобы получше видеть. Ковригин – начальник конвоя куда-то вышел. Нас как раз перецепляли, меняли направление. Судя по обрывкам разговором, состав был уже где-то в Саранске. Еще чуть-чуть и прибудем в лагерь.
– Стой!– повторил я, потом медленно встал и направился к пареньку, замершему с костью в зубах, покрытой густой серой грязью. Тот испуганно смотрел на меня круглыми от ужаса глазами, опасаясь, что я всерьез иду либо отнимать его добычу, либо бить.– Держи…
Протянул я ему свою недоеденную порцию с червями. Воняла она, оттаив, преотвратно. Видимо, уже давным-давно протухла, а для того, чтобы отбить запах была заморожена. Паренек расстерянно повернулся к Кислому, будто выспрашивая его разрешения.
– Бери!– повторил я, толкая ему миску с рыбой в грязные ладони.– Ты же человек! Надо всегда оставаться человеком. Там меня мама учила…
– Мама…– улыбнулся паренек, и из уголка его глаз потекла маленькая, едва заметная слезинка.– Мама…
– Ты , парень, не лезь куда тебя не просят!– гневно проговорил Кислый, вставая с нар.– Он не человек-он «шестерка», «шаха», пи…р конченный!
– Это не ты ли его назначил на эту должность?– огрызнулся я, вставляя в протянутые руки миску с едой и поворачиваясь к татуированному вору.
– Есть закон!– возразил мне зэк, зло щерясь.
– Какой? Право сильного?
– Воровской…
– Ты вор, вот и живи по своим воровским законам! А мы люди, мы по-людским живем,– возразил я, направляясь к своему месту, готовый в любой момент обернуться и драться, если зэк все же броситься на меня.
– В лагерь приедем, там один закон, воровской, а ты щенок, будешь так базарить, я тебе каждое слов в глотку вобью, уяснил?– прошипел Кислый.
– Да кончить его, суку ментовскую, Кислый!– взъярился второй, шустрый и быстрый, как ртуть.– Я слышал, как он пел этим, что лейтенант НКВД! Краснопогонник х..ев! Кончай, мусора!
– Давай!– развернулся я к ним, чувствуя, как накипевшая за долгое время злоба, вырывается из меня волной.– Давай! Всех положу!
Позади меня встали отец Григорий и недовольный Качинский. Оба были настроены решительно.
–Стоять, животные!– рявкнул сержант, прекращая потасовку, вскакивая с нар.– ну-ка рассосались по углам, пока профилактику вам не устроили. Разошлись, ишь ты!
Недовольно скривившись, Кислый с товарищами отправился на нары. Многозначительно мне улыбнувшись, мол разговор наш еще не окончен.
– А вы что стоите, как три богатыря на распутье!– заорал на нас сержант.– Сейчас всех троих по почкам отоварю!
Качинский потянул меня за плечо, возвращая на свое место. Отце Григорий широко и истово перекрестился. Не знаю, каков был толк от него в драке, но то, что он уже встал в один ряд рядом со мной, прибавило веса для него в моих глазах, так же как, впрочем, и бывшему поручику царской армии.
Паренек, за которого мы заступились, уполз обратно на свое место, вжав в голову в плечи, ожидая неотвратимого наказания, но счастливо глодал червивую рыбеху, причмокивая губами из моей миски.
– За нарушения режима этапирования, весь этап лишается пайки воды до прибытия в Темниковский лагерь,– объявил нам сержант, с наслаждением зачерпнув ковшик ледяной водицы и выпив его до дна. При виде этого действа у меня потекли помимо воли слюни. В горле пересохло, но что-то просить было бессмысленно. Ясно, что не даст.
– Мужественно, но глупо!– проговорил будто бы в никуда Лев Данилыч, устраиваясь поудобнее на жестком полу. Состав все-таки перецепили. Лейтенант Ковригин вернулся запыхавшийся и засыпанный снегом. За пределами теплушки начиналась метель.
– Надо было промолчать, когда унижают человека, смешивая его с дерьмом?– разозлился я, поворачиваясь к нему.
– Нетипичный вы гэбист,гражданин Клименко…– задумчиво произнес Качинский.– таких редко встретишь в вашей конторе. В основном эта и есть философия НКВД – сломать волю, унизить, растоптать, причинить боль…– он потер обожженную щеку, словно вспоминая что-то, некрасиво поморщившись.
– Плетью обуха не перешибешь прости Господи!– прошептал отец Григорий.– Дорога в ад устлана благими намерениями…
– Пошли к черту!– зло брякнул я, поворачиваясь к ним спиной и закрывая глаза. Пить хотелось ужасно. И это еще я съел только половину своей порции. Представив, что чувствуют сейчас остальные, я ощутил себя виноватым, в том, что оставил весь этап без воды. – К черту!– прошептал я еще раз, закрывая глаза и проваливаясь в спасительное забытье.