Далее стройными правильными рядами тянулись грубо сколоченные бараки. Они были четко разделены на некое подобие улиц. На каждой такой улице располагалось друг за другом до десяти строений, вряд ли пригодных для проживания людей. В самом дальнем углу периметра виднелся длинный широкий ров на всю длину лагеря. Его Валентина бы ни за что из той точки, где они приостановились, никогда бы не заметила, если бы рядом с ним на белом снегу не выделялся вал рыжей глины. За стройными рядами бараков стояло двухэтажной здание, сложенное из толстых массивных бревен, с настоящими окнами и шиферной крышшей, что было настоящей редкостью для этих мест, слева от него, еще одно, чуть поменьше и поскромнее, но все же то же солидное. Из высоких каменных труб в этих двух зданиях вился в небо тонкий серый дымок, который уже трудно было различить в сгущающихся сумерках и спускающимся тумане. По всему периметру, в пределах трех рядов колючей проволоки, на каждой улице отдельно в начале и конце, а так же по углам установлены были вышки. На каждой вышке сидело по пулеметчику, зорко всматривающемуся в каждое движение на улицах лагеря. Хотя лагерь был, на первый взгляд, пуст и покинут. Лишь в самом последнем из бараков звенело что-то и беспрестанно работало.
– Вот, значит, и есть наш Темниковский лагерь, сокращенно ТемЛаг!– гордо улыбнулся Головко, понукая кобылу к движению. Их качнуло в телеге, а Валентина вообще опрокинулась на спину. Дорогое пальто помялось, на него налипла целая куча соломинок. Она недоволльно отряхнулась, вспомнив, что совсем недавно встречали их по-другому, на красивой машине, а не на телеге, молодой офицер, а не старый сержант-сверхсрочник, глуховатый и повторяющий через слов «значит». При мысле о Сашке, ее сердце тревожно забилось, но она сумела совладать с собой, сделав каменное лицо. Не дай Бог, заметил бы ее воодушевление Андрей, не миновать большого скандала.
– Посторонись!– раздалось позади них бравурное и молодцеватое. Топот сотни пар сапог заставил заморенную кобылу шарахнуться в сторону, принимая правее. Валя обернулась, ища глазами источник крика.
По той же самой дороге, по которой они приехали в лагерь, маршировала огромная толпа мужчин самого ужасного вида. Многие из зэков еле передвигались. Этих немногих бедолаг старались поддерживать за руки соседи, шагающие рядом. Оборванные, грязные, немытые, ошалевшие от вшей и непосильной работы люди двигались в их сторону странной комковатой массой, мало напоминающей строй. Рядом с ними справа и слева двигались человек десять молодых конвоиров, каждый из которых был вооружен автоматом ППШ, а с двумя из вертухаев трусили, поджав уши две немецкие овчарки, зорко поглядывающие за строем, подгоняющие толпу громким и звонким лаем, оглушительным эхом разносящимся по дороге.
– Ну-ка стоять!– проревел сержант в длинной шинеле, с покрытым легким инеем воротником. Зэки шарахнулись в сторону, испуганные громким криком, подчиняясь абсолютному выработанному инстинкту страха опасности. Овчарки бросились вперед, срываясь на лай, натягивая поводки. – Стоять, твари!– прокричал конвойный, останавливая толпу, ломящуюся без разбору кто в лес, кто по дрова. Валентина вдруг увидела небритые впалые щеки, серые, будто посыпанные пеплом грустные глаза, напряженные, словно ждущие чего-то плохого лица. В них осталось мало чего человеческого, сломленные, задушенные режимом, они жили каким-то нечеловеческим напряжением воли, сами не понимая зачем, для чего, почему…
– Товарищ начальник лагеря, бригада седьмого отряда возвращается с места вырубки по лесозаготовкам в полном составе. Больных и отсутствующих нет! Докладывал старший сержант Серков,– доклад Андрей принимал уже стоя.
– Больных нет?– уточнил Коноваленко, стараясь не замечать полуживых людей покачивающихся в руках товарищей.
– Никак нет!
– А эти?
– Симулянты!– вытянулся в струнку Серко.– Завтра же будут наказаны тремя сутками карцера!