– Ну-ну…– нахмурился Андрей.– Можете продолжать движение!
– Становись! Смирно, граждане заключенные!– проорал Серко.– За мной шагом марш!
Бригада кое-как восстановила относительный порядок. Последовала за сержантом, проходя мимо Валентины, так и сидевшей с открытым ртом на телеге. Настолько поразительным, ужасающим было состояние зэков, что их движение напоминало движением живых мертвецов из книги ужасов. Пустые глаза, обтянутые синюшной кожей черепа, бесконечной веренницей тянущиеся друг за другом.
Когда колонна скрылась в воротах, Андрей дал командовать двигаться дальше. Насколько Валентина знала мужа, такая картина его, несомненно, озадачила.
– Поторопись,– приказал он коротко Головко, настороженно наблюдающему за его реакцией на первую встречу с контингентом.
– Будет сделано!
На КПП их проверили, доложили по форме, все так же сопровождая неизвестно чего ждущим взглядом. Это раздражало и пугало.
– Что я тут делать буду…– вырвалось у Вали, когда они проскочили через весь лагерь, осмотрев «главный прашпект», как сообщил им радостно Головко. Картина вокруг была грустной и безрадостнойж. Вырвалось случайно, но Андрей ее прекрасно расслышал. Повернулся к ней вполоборота, сверля острым колючим злым взглядом.
– Тоже чему ты училась так долго в институте…Людей лечить!
– Но…– попыталась возразить она, внутренне сжимаясь от предчувствия чего-то нехорошего.
– Что но? Тут есть вакансия главврача. Образование тебе позволяет им быть, а то, что это зэки, и тебе придется ходить к ним в бараке одной, рисковать жизнью, общаясь с ними, рисковать здоровьем, так не этого ли ты хотела, когда трахалась со своим…Клименко? Я хоть не верующий, но уверен, что каждому воздается по заслугам его. Так, Головко?
Сержант, будучи сверхсрочником, а значит человеком опытным, сделал вид , что не расслышал вопроса. А Валентина не стала спорить, боясь очередного всплекса гнева супруга и его последствий.
ГЛАВА 9
Рано утром я проснулся от встревоженного голоса отца Григория. Потом раздался шум, команда просыпаться.
– Встать, твари!– прикрикнул сержант, бросаясь к нашей решетке, перегораживающей вагон.
– Господи помилуй, душу усопшего раба Божьего!– тараторил батюшка истово крестясь. Рядом грустно вздохнул Качинский. Пришлось вставать. Открыл глаза, вставая на ноги. Рядом с нарами воров лежал труп молодого паренька, за которого вчера мне пришлось вступиться. Мальчишка лежал в луже собственной крови, глаза открыты, смотреть грустным обреченным взглядом куда-то в потолок, будто видят там что-то, что недоступно нам, все еще живым.
– Боже мой…Совсем молодой парень…Как же так…грех-то какой!– качал головой отец Григорий, плаксиво, по-бабьи всхлипывая.
– Красиво ушел…– заключил Кислый, который тоже проснулся, и теперь сидел на нарах, поджав ноги по-турецки. Рядом его «шестерки» напряженно зыркали по сторонам, готовые в момент любой опасности защитить своего главаря.
– Откуда у него лезвие?– кивнул Качинский на открытую ладонь паренька. На ней валялся обломок лезвия от безопасной бритвы, которой мальчишка располосовал себе вены.
– Прошляпил досмотр!– заключил Кислый.
Я подошел поближе, рассматривая парня. Никаких следов борьбы, синяков. Ушибов и ссадин – абсолютно умиротворенное лицо, как будто он был даже счастлив закончить свой путь так.
– Кто-нибудь что-то слышал ночью?– спросил я, осматривая сокамерников.
– Ты свои замашки ментовские брось! Чай, не в кабинете у себя на Лубянке допросы тут устраивать!– буркнул Кислый, сверля меня упрямым мстительным взглядом. Федор со своими работягами отвернулся, а отец Григорий с Качинским пожали плечами.
– Тихо вроде все было!
– Да сам он, б…я буду!– бросил вор.– Вы только гляньте, морда какая счастливая! Понимал, что на зону попадет, там опетушат! Слаб он…Слаб был! А так ушел красиво!– повторил зэк.
– Кто ушел?! Ну-ка, отошли от решетки, животные! Харей к стене, глаза в пол. Руки за спину! Ноги на ширине плеч! Живо!– прокричал сержант, хватая наган из кобуры. Они вместе с Ковригиным тоже окончательно проснулись и рассмотрели труп на полу камеры.
– Оглохли что ли!– щелкнул замок. Молодой лейтенант дождался пока мы примем указанную позу и ворвался в камеру.
– Твою ж мать!– сплюнул он, склонившись над самоубийцей, проверяя пульс. Хотя и сам понимал, что ни о какой жизни там не может быть и речи. Мертвец уже остыл и начал покрываться желто-синими трупными пятнами. Кровь свернулась несмываемым коричневым пятном под ним.