— Чего тарабанишь? Заходи, — буркнул Петро. Он, честно говоря, не очень обрадовался приходу друга. Ведь только-только собрался поиграть в солдатики.
Стреляная винтовочная гильза — во какой солдат! Настоящий! Стоит на столе прочно, не шатается. А присмотреться, — плечи есть, шея, и уж совсем легко мысленно дорисовать голову, руки (то брошенные по швам, то зажавшие грозную трехлинейку). К тому же гильза — бронзовая; точь-в-точь покрытый густым загаром боец. А загорел боец в походе, под щедрым южным солнцем.
Конечно, можно играть и вдвоем. Но это уже сложнее. Построишь гильзы в одну шеренгу, отдашь команду: «Напра-во!», а Славка назло скомандует: «Нале-во!..» Он ведь всегда упрямый, как черт.
Славка, однако, не проявлял никакого желания присоединиться к игре. И лишь заговорщицки шевельнул пальцем, а потом приложил его к губам.
Когда они вышли из хаты и присели на завалинку, Славка начал, сперва шепотом, а затем погромче:
— Мы с дедом в город собираемся. Понял? Там красные, и отец, наверное, там. Он меня в конницу запишет, на тачанку вторым номером… помощником, значит. Понял? Пойдем мы по всем хуторам и селам. Само собой, и Гусаровку нашу освободим.
— Ну и ладно, — Петро поднялся. — До свиданьица.
Славка обиженно заморгал:
— Ты чего?
— А ничего! — отрезал Петро и, повернувшись спиной, из-за плеча добавил: — Тоже еще… друг. Одно название. Сам едет записываться в конницу, а про меня и не подумал.
И тогда Славка схватил его за плечо, потряс несильно, почти нежно, и стал заверять, что — нет, подумал, не забыл, не такой он человек, чтобы забывать!
Петро облегченно вздохнул: «Правда?»
Провалиться ему на месте, если брешет, заверил Славка. А иначе зачем бы он пришел? Да он же специально в темноте топал, старался поскорее обрадовать! Ведь поедут они вместе — и никаких гвоздей.
Петро успокоился, даже насвистывать стал. Но вскоре сник и каким-то затуманенным голосом высказал предположение, что дед Никифор, пожалуй, не захочет его взять.
— Захочет! — горячо выдохнул Славка. — Я уже удочки забрасывал. Только бы тетя Груня отпустила.
— Уладим, — подмигнул Петро. — Ежели добром не отпустит — сам сбегу.
Тетя Груня и ее муж, солдат Данила, взяли Петьку на воспитание, когда он осиротел. Ну, бывало всякое: и тумаки, и разговоры, но в общем-то хорошо относились к нему, душевно. Данила погиб еще в шестнадцатом году на Буге, за «веру, царя и Отечество», а тетя Груня только и делала, что хозяйством занималась — вся тут.
Нелегко было прокормиться в те времена. Петька, конечно, помощник, да не всегда. Иной раз с утра уйдет со своим Славкой, а возвращается только к вечеру. Поворчит тетя Груня, но пальцем не тронет: большой уже парень, вон как вымахал…
Славка ушел. Не решаясь сразу же-начать разговор, Петро некоторое время еще повозился с гильзами, помолчал для приличия, затем заговорил:
— Теть Груня, а Славка с дедом в город собираются. И мне бы с ними.
— Да на кой тебе город! Чего ты там забыл?
Однако у Петра уже созрел план разговора.
Перехватив интонацию тети Груни, он заявил, что ничего там не забыл, да и вообще плевать ему на город. Но ведь давно пора прирезать кабанчика. А куда, спрашивается, ветчину девать, сало? Ну, часть, конечно, себе оставить, а остальное надо в городе продать…
— Угу! — насмешливо кивнула тетя Груня. — А на деньги пряников накупишь, да? Там их в городе под вид коней делают, а то еще как звезды и прочее, чтобы покупателей посильнее заманить.
— Та не истрачу, тетя, денег, ей-богу.
— А хоть не истратишь, какой толк? Нынче деньги, как бумажки на растопку.
Петро подумал, что тетя Груня права. Какие теперь деньги? Петлюровцы приходят — свои в оборот пускают. Махновцы — свои. И на тех ассигнациях написано: «Эй, жинко, веселись, у Махна гроши завелись!» Это правда, Петька своими глазами видел. Или вот в прошлом году какой-то шалопутный атаман заскочил на неделю в Гусаровку и приказал населению взамен продуктов — мяса, яиц, молока — принимать… бумажки с печатью аптекарского управления губернии.
Быстро сообразив, что к чему, Петро хитро прищурил глаз и сказал:
— Я, тетя, маху не дам, буду менять сало не на деньги, а на керосин и спички. Ну, еще на соль…
Тетя Груня заколебалась, так, по крайней мере, показалось Петру, и он, стремясь пока закончить разговор на приятной для него ноте, не прибавил к сказанному ни слова. Пошел к лежанке, лег и укрылся стареньким одеялом.
В оконце, мутное от недавней побелки, несмело заглядывали звезды. Тетя Груня еще долго ходила по хате, гремела ухватами, но Петька делал вид, что спит. Вскоре он и вправду уснул.