Сперва Славка решил пробираться к дому напрямки: мимо левады[1] и переулком. Но в стороне послышалась песня — красивая и какая-то чужая, в селе таких не пели. Он узнал голос Стецька, сына попа Авксентия.
Стецько когда-то был студентом, проучился год в Петрограде, а потом вернулся в Гусаровку. Ни к одной из банд он открыто не примкнул, но атаманы — они обычно поселялись в доме попа — были его первейшими друзьями. «Ну и гад!» — Славка аж скрипнул зубами, вспоминая о сегодняшнем событии в лесу.
Песня не умолкала, и Славка решил приблизиться к поповскому дому, понаблюдать. Честно говоря, ему не очень хотелось этого: там ведь и кладбище недалеко, а по ночам на могилах что-то светится — деревенские хлопцы любили заводить об этом речь. Видеть не видели, но говорили.
Все-таки Славка пересилил себя, пошел. А тут еще луна поднялась повыше, кисейное облачко с себя скинула — ровным светом стала заливать село.
Странное дело, окна домика были темными. Откуда же песня? Ах, вот оно что, из сада. Конечно, оттуда.
Славка прижался к забору, стараясь хоть что-нибудь разглядеть. Низкий — над самой землей — костер, фигуры людей, позвякивание стекла (наверное, стаканов или рюмок). И перебор гитарных струн, и голос Стецька: «Оч-чи черные, оч-чи ясные».
Потом песня окончилась, и Славка перестал шевелиться, замер: как бы не обнаружили. Но тут донесся голос рыжего Савелия:
— Ох и добрая штука! — Савелий что-то качнул на ладони. — Пальнуть бы для проверки.
Теперь нетрудно было догадаться, что в руках у него оружие.
Славка до этого стоял на коленях и глядел через маленькое отверстие в доске. А теперь лег на траву: кто его знает того рыжего? Еще палить вздумает.
Но Савелий стрелять не стал.
Стецько, отложив гитару, сказал ему:
— Дай-ка эту штукенцию.
— Не лапай, не купишь, — отрезал Савелий. — Это мой трофей, заслуженный.
— Да я же только взгляну!
— Не трожь. Маузер что надо, двенадцать зарядов.
«Это он в лесу снял, паразит», — догадался Славка. Ему до боли стало жалко убитого красного кавалериста, и тут же он подумал: «Эх, мне бы такую пушку».
А Стецько, наверное, обиделся на Савелия, потому что помолчал и снова взял гитару. Ударил по струнам, но резко оборвал аккорд и вызывающе сказал:
— А мой трофей лучше!
— Нож-то?
— И нож хороший. Но я про другое: документы сотника червонного казачества — это вещь!
— Ерунда! — разочарованно сказал Савелий. — Документы не стреляют. Хотя, впрочем…
— Уразумел? Эх ты, — и Стецько шутливо постучал пальцем по лбу рыжего Савелия. Двое других, сидящих у костра, рассмеялись. И затем все запели: «Очи черные, очи ясные».
Славка продолжал лежать в траве, не отводя глаз от костра. Он подумал, как было бы хорошо подкрасться к бандитам и незаметно унести маузер. «Вот подожду немного, пускай окончательно перепьются — может, тогда…» Но он почти знал наперед, что не сделает этого: слишком опасно. И все-таки дразнил свое воображение. «Поймают? Ну и что же, скажу, мол, за яблоками полез. Убивать сразу не станут, только отлупцуют… Но что, если не поверят? Яблоки-то еще неспелые».
«А ведь если не поверят, — продолжал прикидывать он, — то, наверняка, догадаются, что разговоры ихние подслушивал. А может быть, они еще в лесу подметили? Когда с Петром деру дали?» …Славка стал отползать от забора. И правильно сделал, потому что в эту минуту в переулке послышались голоса и храп коней. Кто-то въезжал в сад.
— Эгей! — закричал Стецько на всю Гусаровку. — Милости прошу к нашему шалашу.
«Пора уносить ноги», — подумал Славка и, тихо поднимаясь, отошел от забора. Направо он старался не смотреть: там кладбище. Вдруг на могилах и вправду что-то светится? Ведь это еще страшнее, чем Стецько и его гости. Даже руки и спина холодели, становились влажными.
Когда в каком-то дворе, мимо которого он проходил, залаяла собака, Славка даже присел от неожиданности. Но сразу же успокоился: подумаешь, собака!
Теперь он подходил к своей хате и слегка насвистывал. И топал старенькими сапогами. Что? Проснется старый Никифор? Ругать начнет? Даже закричит?.. Пусть! После пережитого страха сейчас ему хотелось именно громкого голоса, яркого света.
А сборы в дорогу были короткими. Вещей немного: самые необходимые, да и те отбирались строго.
Старый Никифор возился с лошадью. Худой и серый, по иронии судьбы названный Громом, конь лениво обмахивал хвостом свои бока — мух отгонял. «Елки-палки, — подумал Славка о Громе, — еще развалится у нас в дороге… на составные части».