— Охрана там… тьфу! — убеждал он. — Один хромой милиционер. Орлы мои докладывают: в банке хранится чуть ли не все богатство из других контор Северного Кавказа.
«Орлы?.. — подумал Манько. — Самые настоящие стервятники!»
А сотник, видя, что одни слова не действуют, пустил в ход другие:
— Борьба не окончена, она еще впереди. Деньги для спасения Отечества нам ой как потребуются!
— С этим не согласиться нельзя, — обрадованно сказал Красильников. — Но коль скоро решено, то вы уж, голубчик, поторопитесь с операцией. Чего тут тянуть?
— Само собой, господин полковник. Завтра ночью свершим…
Теперь уже Захар посчитал, что можно уходить, дай бог ноги. Надо поскорее разыскать Мартынова!.. Но все чуть было не сорвалось из-за сущего пустяка. Едва Манько отошел от полковничьей землянки, как грудью налетел на подпоручика Голышева. Тот вздрогнул от неожиданности и напустился на солдата:
— Ты чего тут валандаешься? А?
— Я… того… дымоход проверил… чи справный?
Голышев подозрительно оглядел солдата, однако ничего более не прибавил к сказанному. Сердито обошел его и направился к входу в землянку.
…Терентий Петрович внимательно выслушал своего товарища, покачал головой:
— Надо же! Ни раньше, ни позже, думаешь, не догадался он?
— Хто? Голышев?.. Та навряд ли, Петрович.
— Будем надеяться, что так. А главное… главное, дорогой ты мой человече, мы никак не можем допустить, чтобы народное достояние досталось грабителям. Завтра же организуем твой уход. Вон и солнышко проглядывает. Денек гарный будет!
Захар молча пожал руку Мартынову и так же молча удалился.
И все-таки планы Мартынова изменились. Последние несколько дней он в уме составлял донесение. Старался подобрать фразы четкие, скупые. Чтобы каждое слово было в них как патрон в обойме. Оставалось перенести все на бумагу и, понятное дело, прибавить последнее сообщение — очень важное. Времени на это ушло бы немного. Но Терентий Петрович вдруг почувствовал, понял, что не Захару, а ему самому нужно уходить. Почему? Да хотя бы по той причине, что всякое донесение лучше передать устно, а не доверять бумаге, которая может попасть в чужие руки. Надо пересказать все на словах, но Мартынов, по чести говоря, опасался, запомнит ли Захар Манько. Не напутает? Человек он преданный, но за последние две войны восемь раз ранен и контужен; как знать, справится ли?..
В полдень Мартынову удалось уединиться с Захаром и потолковать. Они бродили в роще. Солнце пекло вовсю. От недавних дождей остались лишь мокрые шарики на клинках травы.
Захар Манько, не перебивая, выслушал Мартынова и лишь под конец схватил его за рукав:
— Петрович! А почему бы нам вдвоем не махнуть? Здорово было бы!
— Нельзя. Кто-то должен остаться и здесь.
— Да господи же, понимаю, понимаю. Но пойми же и ты меня, Петрович. Я три месяца, от самой Волновахи, жду момента, чтобы дёру дать. К своим же хочется.
Мартынов помолчал.
— Вот что, товарищ Манько, — сказал он наконец. — Твое самочувствие мне представить легко. Но сейчас оно должно улучшиться. Раньше о тебе не знали. А если б кто и узнал, то подумать мог всякое. Так?.. Теперь же ты становишься разведчиком, ты выполняешь ответственное задание. Как вернусь к нашим, сразу же доложу о тебе, связь мы установим… Понял?
Манько утвердительно закивал.
— Поговорим лучше о моем уходе, — продолжил Мартынов и напрямик спросил: — Сможешь достать обмундирование, хоть какое?
— Есть у меня в запасе, но рвань жуткая. Сойдет?
— Сойдет, — сказал Терентий Петрович.
План его был несложен — инсценировать собственную гибель. Дескать, пошел человек купаться, а теперь шукай его на дне быстрой Кубани. Утоп. На берегу одежда осталась.
— Надеюсь, полковник Айвазян не очень будет горевать по поводу моей гибели, — вслух проговорил он.
— То ись, как… гибели? — опешил Манько.
И Мартынов посвятил его в свой замысел. Тот пришел в дикий восторг, сыпанул скороговоркой:
— Ох и башка у тебя, Петрович, ох и башка!
— Ладно, будет тебе. План, если хочешь знать, не больно-то и новый: разведчики разных стран уже проделывали такое…
— Сделаем так, — сказал Мартынов. — Для достоверности придется оставить в кармане бриджей свое удостоверение. Жаль, но другого выхода не вижу. До Великографской добираться мне часов десять, не менее, в пути возможны всякие нежелательные встречи. Все же, уверен, доберусь! Сейчас у меня нету никаких прав ни погибнуть, ни попасть в плен. Ни-ка-ких! Отсюда и уверенность моя… ясно?