«Где он сейчас, той Терентий Петрович?» — мальчик поскреб затылок и, как взрослый, протяжно вздохнул, присел на камень. Лишь сейчас он отчетливо понял — все эти дни в сердце его таилась надежда, что встретится ему дядька Терентий обязательно. Придумывая для себя всякие причины, он так и не двинулся на Туапсе. Все кружил здесь, поблизости от тех мест, где они расстались. Верил, ждал, да только невезучим, видать, уродился. Ничего тут не поделаешь.
А ведь, между прочим, не такое уж безопасное дело плутать в местах, где почти каждодневно происходят жаркие схватки между белыми и красными, где льется кровь. Не дай бог попасть тут кому на глаза: беляки не станут разбираться, мигом срубят.
Одно хорошо — где бои, там легче и оружие раздобыть. Нашел же он гранату!.. Мальчик не жалел, что пришлось ее, одну-единственную, израсходовать. В ту ночь по дороге из станицы Великографской в панике бежали беляки, крепко им, видать, досталось. Попробуй тут удержись, не кинь! В ту минуту он и о себе самом забыл; лишь после взрыва успел подумать — надо поскорее уносить ноги, чтоб не схватило офицерье. Вылез тогда из укрытия — и подальше, подальше…
Никита поглядел на небо. Оно в это утро было ярко-синим и глубоким-глубоким, глубже Кубани, Терека, всех речушек и рек, куда приходилось ему когда-либо погружать свои босые тощие ноги. Тут и сравнивать нечего! Точно!.. А может, и вообще конца-краю тому небу нет, подумал он. И ни птицы, ни аэропланы не могут проникнуть туда. Мечтательные глаза мальчугана опустились. «Хоть бы воробушком пролететь над землей, в одну сторону зыркнуть, в другую — куда больше увидишь, нежели так, пеши», — и снова он пожалел, что нет рядом Терентия Петровича. Уж он-то бы точно ответил, разъяснил, есть у неба конец или нет?..
Стало припекать. Никитка поднялся и медленным шагом пошел вниз, по тропе. На краю станицы, у подсыхающей лужи, стояли женщины, казачки, смеялись и оживленно перебрасывались словами. Желтоватая семечковая шелуха так и сыпалась с их губ на землю. Мальчик потоптался около, но никто не обратил на него внимания. И, имея уже некоторый опыт в подобных делах, он понял: момент для того, чтобы протянуть руку и попросить что-нибудь поесть, не очень подходящий.
Делать нечего, отошел, свернул в проулок, откуда доносилось коровье мычание. Прямо на него наплывал огромный, темной масти бык. Никитка спокойно посторонился, а бык проклятый — за ним. Тут уж пришлось быстро сигануть в сторонку.
— Испужался? — спросил у Никитки здоровенный парень лет восемнадцати и, скосив злые глаза, добавил: — Чай, не нашенский? Эй, эгей, казаки, не энтот ли сопляк вам нужон?
На голос парня немедленно отозвались с соседней улицы. Цокот копыт был твердым, решительным.
Не успел Никитка что-либо понять, как всадники спешились, схватили его под руки и повернули лицом к какому-то старику.
Старик, как и другие, сидел на лошади, за спиной у него болтался карабин. Губы раздвинулись в недоброй улыбке, обнажая порченные редкие зубы. Чахлая бороденка весело зашевелилась.
— Срази меня молния, ежли не он! Уф, гаденыш! — замахнулся дед плетью.
Мальчик закрыл глаза, ожидая удара. А старик продолжал заверять казаков:
— Я, знач-ца, того-етого… коров гнал вдоль Кубани. Гляжу, проходють они, гаденыш цэй с тем шпиеном. Ну, я, знач-ца, мигом доложил кому след.
— Ладно, — скупо похвалил старика всадник с холеными усиками, по виду офицер, хоть и без погонов. Он, должно, был тут старшим, ибо именно по его знаку Никитку бросили в седло и повезли…
В неудобной позе, качаясь на хребтине коня, Никита понял прежде всего одно: все, что случилось, каким-то образом связано с Терентием Петровичем.
Разве не достаточно этого, чтобы сердце мальчонки затрепетало воробушком? И чтоб хоть на секунду, забылось все остальное?..
Никита лежал поперек седла, голова его свисала. Мальчик простуженно шмыгал носом и втягивал в себя кровянистую юшку: с ним не очень церемонились, когда бросали в седло. И бородатый казак злорадно заметил: дескать, плачешь, гаденыш? Погоди-ка, не то еще будет. А Никита вовсе не плакал.
— Георгий Саркисович! Мальчуган, точнее говоря, сообщник пойман! — торжественно доложил полковнику Айвазяну подпоручик Голышев. Офицер был до того возбужден и горд, что тут же отбросил книзу поднятую к козырьку руку и хлопнул в ладоши, изображая, как ловко схватили «сообщника».