Она снова обернулась, но берега было почти не видно. На фоне ночного неба можно было различить только острый выступ старого амбара, и она не видела Вавассора Деворакса. Она странно хихикнула.
— Он поцеловал мне руку.
— Возможно, в конце концов, ты ему понравилась.
Лодка пришвартовалась к борту «Странника». У средней части корабля матросы подняли Смолевку вверх, сильные руки подхватили и вытянули её в безопасность палубы. Корабль пах смолой и солью. Ветер трепал веревки в снастях.
Капитан, бородатый и улыбающийся, провёл их в большую каюту на корме. Она была освещена защищёнными фонарями, мягкие сиденья делали её уютной. Он дал им корабельные плащи, чтобы они могли согреться, пообещал им суп и попросил извинить его за отсутствие, пока он будет готовить корабль к отплытию. Смолевка посмотрела на Тоби. Она нервничала и была взволнована, думая о плавании по морю. Они были одни. Они могли посмотреть назад, обдумать события этой ночи, вспомнить все страхи, поцелуи под дулом пистолета и странный момент, когда Деворакс раскрыл, что он всё же человек Лопеза. Смолевка улыбнулась.
— Я люблю тебя.
По палубе над их головами пробежали чьи-то босые ноги. Тоби улыбнулся.
— Я люблю тебя, — он положил сверток для Лопеза на стол в каюте и замер.
На бумаге чернилами было выведено имя: Леди Смолевка Лазендер.
— Это твое.
Мгновение она смотрела на него, затем холодными пальцами разорвала завязку и бумагу. Внутри оказалась полированная деревянная квадратная коробочка. Пять дюймов в глубину, шесть в ширину, с искусно сделанной металлической защелкой.
Она не почувствовала крена корабля, когда вытаскивали якорь из ила. Она не почувствовала, что корабль наклонился от ветра с берега.
Открывая крышку, она уже понимала, что она найдет.
Внутри коробочка имела впадины под формы, обтянутые красным бархатом. Четыре ямки для четырёх печатей, и три были пусты.
В четвертой ямке, с цепочкой, обмотанной вокруг выступающего резного металла, находилась золотая печать святого Иоанна.
Она открыла окно каюты и крикнула в темноту. Она крикнула как чайка на безлюдном побережье. Она крикнула болоту, солончакам, темной полосе холодной земли:
— Отец!
Кристофер Аретайн не услышал её. Он стоял на берегу и смотрел, как корабль уносит его дочь вдаль, увозит в безопасность, увозит с той любовью, которую он так отчаянно желал для неё. Он стоял и смотрел, пока темное очертание корабля не растаяло в ночи.
Она была похожа на свою мать. Глядя на Смолевку, он вспоминал девушку того давнего времени, возвращая Аретайну боль надежды и смеха, любви и наслаждения, воспоминания. Сотни раз он хотел рассказать Смолевке правду и сотни раз отступал. Но теперь она знает и сможет найти его, если пожелает. Она знает.
Он повернулся, хрустя по раковинам, и взобрался на горбатый торфяной гребень. Он завидовал её любви.
Аретайн вошёл обратно в амбар, глаза пустые, как море. Взял бутылку вина, выпил и посмотрел на сэра Гренвиля.
— Пришло твое время, Кони.
Сэр Гренвиль нахмурился. У него болел живот, но он все ещё надеялся.
— Мы можем поговорить, Деворакс?
Огромный солдат рассмеялся.
— Деворакс! Ты не помнишь меня, да? Ты помнишь меня только молодым, когда ты хотел меня на вонючих простынях, когда ты пририсовал мой портрет к Нарциссу, — Деворакс смеялся над трясущейся плотью перед ним. — У тебя все ещё есть эта картина, Кони? Ты ещё смотришь на неё и испытываешь вожделение?
Кони задрожал от страха.
Кит Аретайн улыбнулся.
— Я вернулся из Мерилэнд, когда началась война, Кони. Я молился, чтобы ты был моим врагом.
— Нет! — казалось, крик разорвал юриста, как будто из него вырвали крюк.
— Да.
Аретайн повернулся к Эбенизеру, и его голос был холоднее, чем ветер, который унес Смолевку.
— Мое имя Кристофер Аретайн. Твоя сестра просила сохранить тебе жизнь. Оставить тебя в живых?
Эбенизер не ответил. Его внутренности превратились в жижу. Он только помнил, как этот человек рубил труп у Тайберна, с жутким мастерством разрезая мертвое тело.
Аретайн отвернулся от них. Его дочь просила сохранить жизнь Эбенизеру, но он не был настроен соглашаться с ней. Он посмотрел на своих людей и махнул рукой.
— Всех убить.
Он вышел из старого каменного строения, которое когда-то было церковью, и услышал крики о помиловании, визги сэра Гренвиля Кони. Он слышал старый, старый звук стальных клинков, забивающих людей. Он не обратил внимания на их смерти. Он пошёл к торфяному гребню и неподвижно, долго смотрел в пустое, пустое небо, думая о своей дочери, выросшей такой правильной, и чувствовал жалость к самому себе. Он был пьян.