Запечатаны. Она пожала плечами и улыбнулась при этом слове. Для её отца оно не было важным, вместо него он подчеркнул слова «закрыты». Она нахмурилась, забыла про бумагу, потому что что-то мелькнуло в памяти, что-то, чего она не могла вытащить и произнесла слова вслух «закрыты, закрыты». Она чувствовала себя, как наверняка чувствовал себя Тоби Лазендер, пальцами ощущая давление в холодной воде и понимая, что между рук скользит рыба, но никак не могла вспомнить. Закрыты.
Кони, Ковенант, закрыты.
Она потерла виски и постаралась извлечь из слов скрытое значение, точно также как её отец боролся с числами в Библии. Но чем больше она думала, тем сильнее ответ ускользал. Закрыты? Почему это её мучает?
Она встала, раздвинула занавески и открыла одно из двух окон. В лунном свете бледнела лужайка, чернела изгородь, и на небе виднелись мазки звезд. Закрыты. Стояла тишина, дом весь спал, и опять вдали проухала сова, охотившаяся в буковой роще. Кони, Ковенант, закрыты.
Внезапно она подумала о Тоби Лазендере и четко увидела его лицо, которое не могла вспомнить неделями. Она улыбнулась в темноту, ей так хотелось немедленно убежать, и подумала, что именно к нему она убежала бы. Возможно, он помнил её, но даже если нет, наверняка он бы помог, поскольку он добрый, великодушный и друг, хоть и был им один день. Затем опять почувствовала безнадёжность этого намерения. Как она сможет добраться до Лондона без денег?
Она вздохнула, закрыла окно и внезапно застыла. Закрыты. Она вспомнила! Она вспомнила похороны матери четыре года назад и вспомнила плач с женской скамьи, долгую, долгую проповедь Преданного-до-Смерти Херви, в которой он приравнивал Марту Слайт к Марте из Библии и также вспомнила слова «закрыты». Её отец молился на похоронах, молился импровизированной молитвой, в которой он тягался с Богом, и в своей молитве он произнес это слово. В том, что он его сказал, не было ничего особенного, но она вспомнила, как он его сказал.
Прямо перед этим словом он сделал паузу. Эхо его голоса затихло где-то между каменных колонн, и среди собравшихся возникло замешательство, потому что все подумали, что Мэтью Слайт потерял самообладание. Молчание затянулось. Он сказал что-то наподобие «её жизнь на этой земле закончилась, её дела…», затем замолчал, и все смутились. Она вспомнила ноги, шаркающие по полу, рыдания Хозяйки, а она подняла голову, чтобы взглянуть на отца. Его лицо было повернуто к лучам, один кулак поднят и в затянувшейся тишине она поняла, что он не рыдает. Он просто потерял ход мыслей. И ничего больше. Она увидела, как он потряс массивной головой и закончил предложение простым словом «закрыты».
И все. В то время её показалось это странным, как будто какие-то остатки жизни матери закрыли в шкафу с посудой. Она слабо помнила похороны, кроме пения печальных слов возле сырой могилы, и снега, кружившегося над высокой крышей. Закрыты.
Оставалось совсем немного, ещё были письма от родителей Марты Слайт и Кони. Кем бы он ни был, он появился в их жизни как раз в то время, когда Мэтью Слайт разбогател, и она задалась вопросом, может печать, тайна печати спрятана не здесь, а в комнате матери. Все ещё закрыта? Ждет?
Она быстро оделась, погасила свечи и повернула ключ в замке. Он скрипнул, поддавшись, и Смолевка замерла, но из коридора не раздалось ни звука. Ей надо поискать наверху, в спальне родителей, пустовавшей в ожидании её свадьбы со Скэммеллом, все были уверены, что она состоится до её дня рождения в октябре.
Все слуги, кроме Хозяйки, спали в дальнем крыле дома, где находилась и спальня Смолевки. Комната Скэммелла находилась над главным входом, и она слышала его храп, когда замирала на верхних ступеньках. Ближе всех спала Хозяйка, в комнате, дверь которой открывалась прямо в гардеробную матери, и Смолевка понимала, что ей надо передвигаться чрезвычайно бесшумно. Хозяйка могла проснуться от малейшего звука и появиться, свирепая от злости, чтобы выставить злоумышленника. Разувшись, Смолевка прокралась по короткому коридорчику в большую безмолвную комнату, где раньше на большой несчастливой кровати спали её родители.
В комнате пахло воском. Кровать была покрыта тяжелой льняной простыней, собравшейся складками там, где тёмный балдахин держали шесты. Справа от неё была гардеробная отца, слева — матери, и она колебалась.