— Но ты же не хочешь знать моё имя.
— Хочу. Иначе мне просто придётся придумать для тебя имя.
Она улыбнулась и посмотрела на речку. Она смутилась. Возможно имя, которое он придумает, будет ещё хуже, чем её настоящее. Не глядя на него, сказала:
— Меня зовут Доркас.
Она ждала, что он засмеется, но было тихо, поэтому она повернулась и вызывающе на него посмотрела.
— Доркас Слайт.
Он медленно покачал головой, серьёзно глядя на неё.
— Я думаю, мы должны найти тебе новое имя.
Она так и думала, что он возненавидит её имя.
Тоби улыбнулся, затем наклонился над корзиной для тростника. Взял розовый цветок смолёвки и медленно начал вращать его перед глазами. Посмотрел на неё.
— Я буду звать тебя Смолевкой.
Ей сразу же понравилось, как будто она всю жизнь ждала момента, когда ей скажут, кто же она есть на самом деле. Смолевка. Она повторяла в уме это имя снова и снова, она смаковала его, любовалась им, но понимала, что это безнадёжно.
— Меня зовут Доркас Слайт.
Он покачал головой медленно и демонстративно.
— Ты — Смолевка. Сейчас и навсегда.
Он поднес цветок к лицу, посмотрел на неё поверх лепестков и затем поцеловал его. Протянул ей.
— Кто ты?
Она дотронулась до растения. Сердце её колотилось также как в реке. Дрожащими пальцами она взяла стебелек и чуть слышно прошептала:
— Смолевка.
В этот момент ей показалось, что на земле больше ничего кроме неё, Тоби и хрупкого, красивого цветка не существует.
Он посмотрел на неё и тихо сказал:
— Завтра днём я буду здесь.
Отчаяние вырвалось, разрушая все её счастье.
— Нет, — сказала она. — Я не смогу.
Тростник срезают только один раз в неделю, а других причин идти к реке у неё не было. Эта мысль напомнила ей, что она опаздывает и должна поторопиться.
Тоби продолжал смотреть на неё.
— Когда ты будешь здесь?
— На следующей неделе.
Тоби вздохнул.
— Я буду в Лондоне.
— В Лондоне?
Он кивнул.
— Мой отец посылает меня изучать право. Немного, говорит он, только чтобы знать, как избегать юристов.
Он посмотрел на небо, определяя время.
— Я бы лучше сражался.
Ему было двадцать четыре, а сражались юноши и гораздо моложе его.
— Да?
Он сел.
— Будет очень скучно, если победят пуритане.
Она кивнула. Это было известно. Пуритане уже контролировали её жизнь. Она заколола волосы наверх.
— Я буду в церкви в воскресенье.
Он посмотрел на неё.
— Я притворюсь пуританином.
Он скорчил грозную, угрюмую рожу, и она засмеялась. Ему надо было идти. Он пришёл в соседнюю деревню купить лошадь и оставил её подковать. До Лазен Касл долго ехать, но он быстро доберётся, думая о девушке, которую встретил у реки.
— До воскресенья, Смолевка.
Она кивнула. Даже разговаривать с ним грех, как сказал бы отец, но она очень хотела увидеть его снова. Она влюбилась, безнадёжной, романтичной, беззащитной любовью, и она ничего не могла сделать. Она — дочь своего отца, он её хозяин и её зовут Доркас Слайт.
А теперь она очень хотела быть Смолевкой.
Тоби нарезал для неё тростник, превратив все в игру, и ушёл. Она смотрела, как он уходит вдоль реки на север и жалела, что не может пойти с ним. Она хотела быть, где угодно лишь бы не в Уирлаттоне.
Она понесла тростник домой, спрятав нежные цветы в своём переднике, не ведая, что её брат Эбенизер наблюдал за ней весь день, прячась в тени огромных буков, а теперь хромал к дорчестерской дороге и ждал отца.
её звали Доркас, а она хотела быть Смолевкой.
2
Кожаный ремень щелкал по её спине.
Тень Мэтью Слайта была огромной на стене спальни. Он принес в комнату свечи, расстегнул ремень, большое тяжелое лицо потемнело от гнева.
— Развратница! — Снова его рука опустилась, снова кожаный ремень обрушился на спину. Хозяйка Бэггилай за волосы прижимала Смолевку к кровати, чтобы Мэтью Слайт мог хлестать её по спине.
— Потаскуха! — Огромный, больше любого мужчины, работавшего у него, он чувствовал, как внутри него полыхает бешеная ярость. Его дочь голая в ручье! Голая! И ещё с парнем разговаривает!
— Кто он?
— Я не знаю! — её голос перешел в рыдания.
— Кто он?
— Я не знаю!
— Врешь! — он снова опустил ремень на спину, она вскрикнула от боли и он снова озверел. Он стегал её, крича, что она страшная грешница. Он ослеп от ярости. Кожаный ремень хлестал по стене и потолку, а он продолжал её бить, пока она не перестала кричать, единственное, что он слышал, это только её беспомощные рыдания, раздававшиеся из подушки, на которой она лежала, скрючившись на краю кровати. Её запястье было в крови, там, где ремень попал на него. Хозяйка Бэггилай все ещё держала Смолевку за спутанные волосы, смотрела на хозяина.