Консуэла Коул отказалась ехать с ними, а Вера Таллиаферро благоразумно приняла приглашение, чтобы, как обычно, на некоторое время исчезнуть, потому что она знала, что Фредди Даймонд собирался остаться у Консуэлы, и тут уж глупо было суетиться: пусть природа делает свое дело.
Еще была Мэгги Корвин. Сибил до сих пор не видела ее, но ждала знакомства и, что самое удивительное, с трепетом. Трепетное ожидание приводило ее в замешательство. Мэгги Корвин было за сорок, но до того, как Сибил родилась, она была подлинной королевой кино. Сибил помнила ее холодное бледное лицо времен своего детства и ранней юности, которое казалось сделанным из лимонного щербета: Мэгги Корвин распахнула окно; она в роскошном платье; Мэгги Корвин вальсирует, вальсирует, вальсирует, – и для девочки Сибил она была как свет, воздух… как пища. Сибил в мечтах отождествляла себя с Мэгги Корвин.
Она знала, что Мэгги сопровождал высокий, очень красивый и очень молодой француз, звали его, кажется, Тико. Тико и как-то там дальше. Его роль говорила сама за себя.
Были и другие, но она не могла припомнить, как их зовут; между тем ее окликнули. Карлотта Милош отцепилась от похожего на старый корявый дуб мужчины, протянула к ней свои пухлые ручки, сверкнула искусственными зубами, спорившими с ее в высшей степени настоящими жемчугами, произнесла громкое, бархатное «Дорохая!» «Карлотта держалась так, словно, – подумала Сибил, – именно она спасла от гибели империю Габсбургов».
Спутником Карлотты оказался Жоржи Песталоцци, без сомнения, один из самых привлекательных мужчин, которых Сибил доводилось видеть. Когда он взял ее руку, – на другую легла пухлая ручка Карлотты, и ее ноготки быстро опробовали, насколько нежна кожа Сибил – сил Карлотта не жалела, ошибки быть не могло.
– Я мажордом мистера Кэнфилда и первый помощник командира, – сказал Жоржи, громко смеясь. – Он взял на себя зверей, а я приглядываю за всеми хорошенькими женщинами.
– Боже, какая удача! – воскликнула Сибил, подсчитывая в уме, как долго продлится охота, как много будет хорошеньких женщин, и хватит ли ему времени всерьез заняться ею. – Боюсь, вам придется меня всему учить: я никогда не стреляла из ружья.
– Это просто, дорохая, – вмешалась Карлотта. – Ты прицеливаешься и воображаешь, что зверь – это один из твоих бывших мужей.
– У меня не было ни одного мужа, – засмеялась Сибил. Карлотта захохотала смехом Сивиллы.
– Ты шлишком молота, чтобы быть такой умной, – сказала она.
Они отправились в бар. Там Сибил открыла для себя, что у Жоржи Песталоцци есть достоинства, которым стоит подивиться. Он не делал попыток ухаживать за Сибил, пока Карлотта отвлекалась. Он пил не слишком быстро и не слишком много, не говорил о деньгах, о поло или о личных самолетах, что, в сущности, то же самое, что говорить о деньгах. Вместо этого он говорил о революции, той революции, которая, как он полагал, рано или поздно обрушится на его родную Бразилию и на него тоже.
– Меня расстреляют, – сказал он, весело смеясь, – повесят за ноги на фонарном столбе. – Тут его смех стал еще громче. – И наконец четвертуют. – Он веселился по этому поводу так неподдельно и заразительно, что Сибил тоже засмеялась, чувствуя, что ее ответный смех звучит, как топор палача на эшафоте.
Чтобы не показаться пошлой, против своей воли Сибил спросила:
– Если вы уверены, что будет именно так, почему вы не постараетесь избежать своей участи?
Песталоцци пожал плечами, и его сияющая улыбка потускнела, правда, всего лишь на миг. Он вздохнул глубоко и печально, и Сибил стало приятно, что он опечалился. По коже даже пробежал приятный холодок.
– Я отказываюсь изменять себе, – наконец сказал он. – В первую очередь, я отказываюсь изменять своему классу. Если тебе посчастливилось быть порядочным человеком, ты должен серьезно относиться к таким вещам. Ты должен вести себя соответствующим образом. Но главное, так мало времени остается, – его рука указывала не только на этот бар, но и на все бары, где проводили время люди его круга, – что ты не можешь позволить себе тратить время на то, чтобы уберечь все это. Я уверяю вас, что нам нет спасения. – Он приложил руку к груди и огромная ладонь красного дерева прикрыла ее почти на треть.
– Как жаль, – сказала Сибил, позволив себе роскошь мелкого признания, роскошь, ставшую ей доступной лишь в последнее время, начиная с той минуты, когда она убедилась, что Ходди заглотил крючок. – Жаль, что это долго не продлится. Я совсем недавно здесь оказалась, – добавила она.
– Ерунда, дорохая, – прервала ее Карлотта. Как бы то ни было, в Сибил она видела сообщницу, подвизавшуюся в той же области, и скорее приветствовала, чем возмущалась присутствием еще одного «товарища по оружию». – Сеньор Песталоцци сабывать, что интенданты иметь свои привилехии. Не тавай ему себя сапугать, дорохая, на свете всегда найдется место, куда пойти красивым мужчинам, и еще одно местечко получше – для прекрасных зенщин».
«Чтоб ты провалилась», – подумала Сибил. И она с благодарностью посмотрела на Ходдинга, который входил в бар. Уж чего она всегда стремилась избегать, так это того, чтобы превратиться в одну из прекрасных «зенщин» Карлотты. Она слишком любила секс, чтобы ограничивать свое собственное, личное удовольствие требованиями виртуозного спектакля.
– Дорогой! – она притянула к себе голову Ходдинга и раскованно поцеловала его, несмотря на то, что мысли о Поле Ормонте все еще вихрились в ее сознании. Она уже почти что привыкла к этому, почти смирилась.
Ходдинг был и польщен, и смущен нежностью Сибил. К тому же он несколько испугался. Когда он был у поставщиков, то увидел из окна человека: и он был готов поклясться, что то был не кто иной как врач его матери, доктор Мюттли. Он не то чтобы что-то имел против Мюттли, но тот напомнил ему, что целые полземного шара отделяли его от психиатра из Беверли Хиллз, впрочем, находившегося сейчас в отпуске. В совершенной недосягаемости. Он осознал это за день, проведенный с Баббером Кэнфилдом, и это вывело его из равновесия. Он отстранился от Сибил после негромкого влажного поцелуя; он упал бы на нее, если бы она не держала рук у него на груди.
– Котенок, – сказала Сибил, – у тебя усталый вид.
– Привет, Карлотта, привет, Жоржи, я пытаюсь сообразить, чего мне больше хочется, – сказал Ходдинг, вяло улыбаясь, – выпить или принять душ.
Сибил заколебалась, но опомнилась как раз в то мгновение, когда Карлотта уже грозила обозвать Ходдинга «дорохим» и взять его за жабры. – Беги наверх, малыш, – сказала она Ходдингу. – Я принесу тебе выпить.
– Ты сама любовь, – сказал Ходдинг голосом человека, который сражался целый день, а теперь вернулся, чтобы получить вознаграждение у семейного очага. Он потащился в номер.
Пока Сибил стояла у стойки, пытаясь привлечь к себе внимание бармена, она убедилась в том, что стала рассеянной и раздраженной. Душ, Карлотта, профессионализм и режиссура. Она закусила губу, и тут подошел бармен. Звук ее собственного голоса разогнал химеры.
Сибил лежала неподвижно с влажными ватными тампонами на веках и большим полотенцем, наброшенным на тело. Сейчас она была одна после того, как ее растер массажист Баббера – странноватый маленький и лысый человечек. Он ничего не говорил, только посвистывал носом. Она блаженно парила между сном и явью, и мысли, как насекомые, прыгали по ее телу все два дня на охоте.