«Да, – размышлял Пол, – ничто не дается даром. Жизнь безжалостна. Почему Консуэла, несмотря на богатство, должна…» Второй раз за последние минуты его отвлек от мыслей чей-то голос.
Вдали громко хохотал Ходдинг Ван ден Хорст. Бой добрался до него и передал послание, которое, судя по хохоту, встретили благосклонно. Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Ох уж этот весельчак и удачник босс. Ох уж этот разумник, праведник и консерватор! Ох уж этот сукин сын!
Пол осторожно поставил наполовину опорожненный стакан на низкую каменную оградку. Тем самым он вроде как пытался ограничить себя и упрекнуть. «Довольно жить в аду, – сказал он себе. – Если босс тебе не по душе, уходи. А если все же остаешься, то не ной. А если когда-нибудь захочется понять, то ради Бога, не делай это напоказ».
«Дрянь твое дело – проводишь ночи с девчонкой босса, чувствуешь себя подлецом, а чтобы оправдаться, начинаешь его ненавидеть. Гнусь и мразь».
Насытившись, он запер своих демонов в клетку и вернулся в окружающий его мир. Да, это был целый мир со своим климатом, со своей географией, пустынями и оазисами.
Газетчики окрестили этот мир «сливками общества». Правда, и особенно язвительные репортеры предпочитали употреблять слово «опивки», а то и «помои общества», но то были, конечно, англичане, которые так любят дурные каламбуры и надуваются как индюки от ненависти, зависти и спеси.
Американская пресса не так ехидна хотя бы потому, что многие властелины и сатрапы этого особенного мирка «благословенны свыше Господом» и не знают счета деньгам. Чушь собачья! Ерунда! Где же это видано – поливать человека грязью за то, что он доверху набит золотом? Нет, так нельзя!
«Вот и ты не смей ненавидеть босса! Не смей, черт бы тебя подрал! Пойми же, если бы они тебе, голи перекатной, позволили войти в их мир и объяснили бы тебе все по-свойски, ты бы согласился с ними и не поморщился бы. Они в своем праве. Вот и заткнись».
Пол еще раз вздохнул и осмотрел себя: фланелевый блайзер, узкие брюки шагреневой кожи и еще более узкие – если это только возможно – туфли. Он напряженно уставился в пространство, и его взгляд выхватил из полумрака боя-японца. Пол повелительно взмахнул рукой, направив ее точно в лоб мальчишке.
– Виски без содовой, пожалуйста. – Он всегда и всем говорил «пожалуйста».
– Та. Сэр. Шист.
Пол ошарашенно уставился на боя. «Шист? Это еще что такое? А, чистый! Шист-фашист, шистый-душистый… Беда с этими узкоглазыми недоносками. Их надо вышколить так, чтобы подавали выпить, едва успеешь подумать… Стоп! Ты уже начинаешь ненавидеть японцев, это уж слишком!» Пол расхохотался в голос.
Он выбил белую пыль из своих сшитых в Италии брюк. Поверьте, итальянцы знают толк в том, что носят ниже пояса. Не в пример англичанам, которые – Пол машинально проверил, застегнуты ли рукава рубашки, – которые разбираются лишь в том, что надето выше пояса. О, англичане сделают из вас джентльмена: «Я и бровью не поведу, если брюки мне жмут». Джентльмену плевать, что трет мошонку. Итальянские портные шьют брюки не для джентльменов, а для настоящих мужчин.
Его мысль подтвердила Консуэла Коул – она на мгновение появилась на балконе своей комнаты в боевом вечернем облачении и игриво помахала Полу ручкой. «Как она хороша и привлекательна, – подумал Пол, – как она соблазнительна, пока не подходит к тебе ближе, чем на пять ярдов. Уж она-то сумеет оценить по достоинству мощь, заключенную в брюках с любого расстояния!» К счастью, она еще не пыталась затащить Пола к себе в постель, и он догадывался об истинных причинах небывалого, неслыханного воздержания Консуэлы Коул – со слугами не спят, по крайней мере с чужими слугами.
«А я, если и слуга, – подумал Пол, – то не ее».
Он завернул за угол дома и вышел на террасу. Солнце уже закатилось, и появились первые парочки, послышались первые голоса. Начиналось веселье. Раздавались ни с чем не сравнимые чистые и радостные возгласы тех, кто встретился вновь после разлуки. Такой долгой разлуки – многие из гостей не виделись целых двенадцать часов.
Пол вовремя остановился, ловко избегнув столкновения с высокой монументальной блондинкой в черном шелке и густом облаке ароматов.
– Бигги!
– Дорогой! – она говорила с сильным шведским акцентом, но это слово ей удалось произнести безукоризненно. «Дорогой, детка, сладость моя» – эти и еще две дюжины такого же рода слов она вызубрила.
– Где дядюшка Хеннеси?
Бигги положила ему руку на плечо и склонила голову, чтобы прижаться щекой к его щеке. Она была повыше Пола, и прильнуть к нему всем телом было чертовски трудно, но ей это удалось.
– Он пьян, – промурлыкала она, – он позволил мне развлекаться.
– А ты, дорогая, – понизил голос Пол, – не позволяй никому говорить, что ты некрасива.
Его рука заскользила по ее груди и ниже, по животу и по бедру, ощупывая тугую плоть под покрывалом шелка.
– Пошалуста, – надула она губки, отчего стала похожа на маленькую девочку, нежный и хрупкий цветок на вымахавшем вверх женском теле-стебле. – Мы с тобой не фиделись тва месяца. Я хочу тебя.
– Потом, дорогая, – остановил ее порыв Пол. – Обещаю тебе, ты все получишь сполна потом.
– Сейчас, – бормотала она. Губки ее все еще были надуты, в улыбке появилось что-то хищное.
– Не забывай, золотая моя, что мы здесь слуги.
– Слуки?
– Ну да. Нас наняли, чтобы мы улыбались гостям и развлекали. Мы должны будоражить чувства, не есть лук, чтобы от нас не воняло, не дрючить тех, кого хотят дрючить хозяева, смеяться над их пошлыми шуточками. Но потом, золотая моя, я сделаю с тобой то, чего мы оба так хотим… – Он жестом показал, что сделает с Бигги, и та расхохоталась.
Она взяла его под руку, и они направились на лужайку, которую в быстро густеющих сумерках освещали яркие оранжевые фонари. Воздух был пропитан запахом молодых и здоровых тел, которые уже занялись древней, как сам мир, игрой. Все они не были новичками в игре, поэтому никто из них не мог проиграть. Профессионалы, они охотно шли на временные уступки и даже поражения, но только на временные – их связывал молчаливый уговор: никто не проигрывает. Проигравших и вправду никогда не было.
Скрытый за жалюзи Ходдинг Ван ден Хорст наблюдал за Полом и испытывал чувство удовлетворения, смешанное с горьким привкусом боли. Источник удовольствия был очевиден. Ормонт был красивый, чувственный, желанный для женщин и вызывающий зависть у мужчин молодой человек. И Ходдинг помыкал им. Но не до конца, не до конца. Отсюда привкус горечи. Часть души и тела Ормонта принадлежала только ему самому и никому больше; Ходдинг был уверен – никому. И этого свободного Ормонта еще никому не удалось ни купить, ни соблазнить. Теперь надо было сокрушить эту твердыню во что бы то ни стало – либо деньгами, либо очарованием Сибил.
Ходдинг настоял, и она попыталась. И потерпела поражение. Да и согласилась она не без сопротивления.
– Зачем тебе? Какую гадость ты задумал? Ты подсовываешь меня к нему в постель, чтобы сделать его своим дружком?
– Вовсе он не мой дружок. Пока еще… – возразил Ходдинг. Сибил иногда бывала слишком резкой, прямолинейной. И ему нравилось отвечать ей на ее лад, в ее же манере.
– Этот парень просто работает на меня. И я должен быть уверен, что на него можно положиться. Будь ты на моем месте, ты бы знала, как трудно найти надежного человека.
– Ты и мне не доверяешь?
– Тебе тоже.
Но все это было позади. Пол прошел все его испытания. «Забудем об этом». Сибил отчиталась о проделанной работе, и Ходдинг нашел, что ее ярость действует на него бодряще. Когда ему удалось заставить ее говорить, она выложила ему все, что он хотел знать: «Во-первых, я не в его вкусе, во что я, впрочем, не верю, поскольку я во вкусе всех мужчин. Во-вторых, он не из тех, кто потерпит такого рода штучки, а поэтому я больше не собираюсь принимать участие в твоих дурацких затеях».
С того времени – Ходдинг улыбнулся при воспоминаниях – началась его дружба с Полом Ормонтом. Испытание было грубым, зато дало превосходные результаты.
Он улыбнулся шире, увидев приближающегося к нему Пола. И все-таки он был слегка раздражен отказом Пола сыграть с ним в биллиард. У него не было времени понять причину раздражения, но он чувствовал, что должен разобраться в этом.