Отсюда и путь покаяния. Любой самурай, готовящийся к битве, и любой доктор философии, стоящий перед необходимостью отстаивать свою теорию, сразу бы поняли ее. Наделенная от природы превосходным здоровьем и внешними данными, Сибил укрепляла и улучшала их, доводя себя до совершенства. Когда она в конце дня спускалась в холл отеля, у нее были ясные глаза, сладкое дыхание, медленный пульс. Ее чувства так обострялись, что она ощущала опасность за пятьдесят метров, как если бы это было легкое касание прохладного ветерка ее горячей кожи. Мозг ее был отдохнувшим и готовым к действию. Она шла в своей плотно облегающей шелковой одежде, бросая всем открытый вызов и неустанно повторяя самой себе: всякая другая женщина в этом ресторане выглядит рядом со мной старой каргой.
И в общем-то Сибил была права.
В этот особенный вечер она сидела рядом с Ходдингом за длинным столом вместе со многими другими знакомыми ей людьми. Она потягивала снятое молоко и улыбалась. Они с Ходдингом прибыли в отель «Вегас» вчера вечером и провели ночь каждый в своей комнате. Ходдинг уважал ее решительность и даже хотел этого. После того, как они поселились в «Вегасе», Сибил коротко ему сказала: «Вегас – безумно дикое место, он ранит меня и вынуждает прятаться в свою раковину».
Хотя, по мнению Ходдинга, происходило противоположное – она не пряталась, а наоборот, начищала, полировала, холила себя, выставляя на всеобщее обозрение с пяти до девяти. Но это не имело значения, поскольку Ходдинг воспринимал такое поведение как результат ее страшного и задавленного страхом детства. Именно поэтому он принял ее желание спать в разных комнатах с чувством благородного самопожертвования.
Сибил заметила эту жертву, надо сказать, небольшую, освежившую душу Ходдинга и давшую ему повод для бесед во время его ежедневных визитов к психиатру. Она также увидела, что подобный пример ее непреклонности и жесткости был таким убедительным для Ходдинга, что он был склонен думать о ней, как о матери. Случайно это слово слетело с его губ, но Сибил сделала вид, что не услышала.
И сейчас она сделала вид, что не слышит, как Ходдинг, похлопывая время от времени заросшее волосами запястье Баббера Кэнфилда, старается склонить нефтяного короля на свою сторону.
Дальше за столом сидел Анджело Пардо, выглядевший очень значительным, даже несмотря на свой добродушно-скучающий вид. Карлотта Милош, в черном платье с белым лифом, больше похожим на накрахмаленную манишку, была с ним, но, видимо, Пардо начал уставать от этого своеобразного десерта. Более того, он бросил случайный взгляд на Анетту Фрай, сейчас лишь слегка сонливую, сидевшую рядом со своим патроном, Андрэ Готтесманом: голубовато-белая бледность ее кожи резко оттеняли темные волосы и строгое черное платье. Она напомнила Пардо нечто, о чем он не вспоминал с юношества: больше всего на свете он хотел переспать с монашкой. Поэтому он позабыл Карлотту и заговорил с Готтесманом о бизнесе, время от времени скользя по Анетте Фрай своим немигающим взглядом ужа. Он испытывал чувство гордости старика, который снова может любить.
– Если вы и Пардо партнеры, – продолжал Ходдинг, – это должно что-то значить. Я знаю, что это касается не очень больших денег, но все же.
– О чем ты, черт возьми, парень? – Баббер Кэнфилд был задет. – Каждый из нас вложил по полтора миллиона. Для нас это не деньги.
Ходдинг понял, что допустил ошибку, развел руками и извиняюще улыбнулся. Баббер никогда не упускал возможности напомнить ему о большой дистанции между богатеющим и богатым. К несчастью для Ходдинга он родился в эпоху эгалитаризма; все психиатры были бы на стороне Баббера.
– Я имел ввиду, – настойчиво продолжил Ходдинг, – что вы и Пардо занялись этим отчасти шутки ради, и я подумал, что вы могли бы сказать ему: «Послушай, Анджело, старик, как насчет того, чтобы дать моему приятелю, отдыхающему здесь, возможность иметь своего гонщика»?
Баббер, который, как обычно, был усыпан бриллиантами – пальцы, манишка, манжеты, лацканы пиджака – и рука которого, как обычно, лежала чуть ниже спины Клоувер, умудрялся выглядеть строгим.
– Во-первых, – произнес он, – я не помню, сколько раз говорил тебе: полтора миллиона – это не только шутки ради. Да, я могу потерять полмиллиона, и это меня нисколько не обеспокоит. Но в целом каждый должен предвидеть последствия подобных действий. Это первое. Во-вторых, этот Анджело Пардо очень хитрый человечек с очень хорошим нюхом, даже если он всего лишь итальянец. Когда имеешь дело с такими людьми, держи ухо востро или они надуют тебя.
– Но это не выглядит так, что стоит вам каких-либо… Баббер махнул рукой, прерывая Ходдинга, словно это исходило от канючащего игрушку ребенка.
– Скажу тебе правду, у меня с Анджело нет ни единой подписанной бумажки. Ни одной. Но у нас есть договоренность, по которой я не суюсь в его дела, а он в мои.
Считая разговор законченным, Баббер свободной рукой заткнул угол салфетки за ворот и добавил: – Ешь грейпфруты, пока они холодные. Они из долины Рио-Гранде, там растут лучшие грейпфруты в мире.
– Хорошо, благодарю вас, – мрачно произнес Ходдинг. Баббер звучно хлебал ложкой сок, совершенно забыв о Холдинге.
Спустя два часа, как раз перед своим уходом, Сибил увидела Летти Карнавон, направлявшуюся к двери с глубоко простроченной обивкой из искусственной белой кожи и табличкой «Женская комната». Зная, что до начала первого представления Деймона Роума осталось не так много времени, она быстро последовала за англичанкой и нагнала ее перед самой дверью.
– Я была бы очень благодарна, если бы ты оказала мне одну услугу, – сказала, слегка задыхаясь, Сибил, отводя Летти Карнавон в уединенное место.
– Я уже оказала тебе одну, – ответила Летти. Несмотря на слова, ее манера поведения не была неприятна. – Позавчера в Лондоне я видела Тедди Фрейма. Ты не будешь сердиться? Мы с ним такие старые друзья. Практически со школьной скамьи.
Сибил была поражена.
– Я бы никогда не подумала…
– Это не пойдет дальше, обещаю тебе, – дружелюбно сказала Летти. – Это естественно для наших отношений, мы ведь рассказываем друг другу все. Возможно потому, что никогда не любили друг друга.
– И ты знаешь все о гоночном бизнесе? О его контракте с Ходдингом?
– Не правда ли, все это довольно мрачно?
– Мрачно! – воскликнула Сибил. – Боже мой. Это ужасно! – Она помолчала. – Не могла бы ты упомянуть об этом при встрече с Деймоном Роумом?
– Ты хочешь сказать, чтобы я поговорила с этим маленьким смешным итальянцем, который только и знает, что болтать о своем бизнесе? Шипучка, как я помню. Совершенно иная вещь.
– Шипучка? – Сибил удивилась, как если бы Летти была немного не в себе.
– Содовая, я думаю, вы так ее называете. Ну, как, моя дорогая, это ведь идея, не так ли? Деймон говорил, что он очень близок с Ломбардо, Джепетто или кого он там еще называл. Но на самом деле он никогда не занимался этим. Я действительно так думаю, что он не имеет ни малейшего касательства к этому, но что именно ты хочешь сказать?
– Помешать насилию, – сказала Сибил.
– Насилию? Ты сказала…
– Я имела в виду, забыть это, – произнесла Сибил и добавила с отчаянием: – Не тебя. Его. Их. Заставить их остановиться.
– Должна сказать, – протянула Летти, почти закрыв глаза, – что это очень странно. Я почти уверена, что Тедди говорил мне, что ты хотела, чтобы он разорвал свой контракт с молодым Ван ден Хорстом.
– Ну, я хотела… – начала Сибил, но запнулась. Было очевидно, что Тедди Фрейм в самом деле рассказывал Летти все. Она покраснела от стыда.
– Пустяки, дорогая, – Летти потрепала Сибил по руке. – Правда, мне следовало быть более осторожной сейчас. Ты хочешь, чтобы я попросила Деймона поговорить с тем парнем и…