Судя по взглядам встречавшихся на ее пути через холл людей, маскарад удался. Они провожали ее взглядами и продолжали свой путь. Все они чувствовали некоторую вину за то, что они сделали с этой женщиной, которую никто из них вроде бы не встречал (и все-таки встречал) раньше.
Карлотта, улыбаясь про себя, шла разболтанной походкой по направлению к нижним этажам гостиницы. Она немного помедлила, а затем зашла в дамский туалет и осмотрелась. В углу сидела старая женщина и читала потрепанную книжку Агаты Кристи. Услышав звук открывающейся двери, она подняла от романа голову и автоматически пробормотала «Soir, Madame».[25] Когда она улыбнулась, на ее щеках появились ямочки, совсем как у Карлотты.
– Мама, дорогая, – сказала Карлотта по-венгерски, – как ты поживаешь? – Она обняла ее и поцеловала в щеку.
Затем они уселись, чтобы немного всплакнуть и посплетничать – ведь они не виделись целых шесть месяцев. Старуха прекрасно знала, что ее дочь так переоделась специально для этого визита – это был один из театральных приемов, которым она учила Карлотту еще девочкой. Она, естественно, понимала, что дела у Карлотты идут лучше, чем это можно было бы предположить по ее одежде, но насколько лучше? Она одобрительно улыбнулась и потрепала ее по щеке.
С другой стороны, хотя Карлотта собиралась дать своей матери только несколько тысяч франков (и всего-то), не ее вина была в том, что мать работала смотрительницей туалета в «Георге V». Много раз в прошлом она пыталась вытащить ее на свет божий. Но все было тщетно. Тщетность (подходящее слово) ее усилий имела ту причину, что красота матери увяла в сорок лет, и она предпочитала не показываться на людях. Да, она вела уединенный, но не одинокий образ жизни. Она занимала прекрасные позиции, чтобы слышать сплетни, наблюдать за постояльцами. Она знала, какие шлюхи высшего света пользуются спросом, а какие нет. Она знала, чья подружка забеременела, и чья жена завела любовника. Немалым из этой ценной информации она охотно делилась с Карлоттой, которая в свой черед аккуратно и щедро платила ей той же монетой.
– Ты, – сказала мать, беря Карлотту за руку, – не замужем, даже не помолвлена. – Она покачала головой.
– Нет, сейчас нет, – ответила Карлотта, – но я сейчас кое с кем работаю. – Старуха быстро осмотрела руки своей дочери и приободрилась. Несмотря на то, что Карлотта предусмотрительно удалила лак со своих ногтей, старая женщина увидела, что ее руки оставались нежными и холеными. На них не было пятен никотина, никаких следов запущенности, никаких проявлений болезни, ничто не указывало на угрозу бедности.
– Он еще мальчик, – заметила Карлотта, – и очень глуп. Я думаю, что если бы у него хватило смелости, он предпочел бы стать педерастом. – Старуха передернула плечами, как будто хотела сказать, что это последнее, на что бы она обратила внимание.
Карлотта с одобрением восприняла ее жест.
– Конечно, мама, но, кроме того, он невероятно богат. Ты ведь знаешь, это всегда затрудняет все дело, когда они слишком богаты.
Старуха вздохнула, но потом расправила плечи, и ее лицо приняло выражение напыщенного достоинства.
– Не забывай, дорогая, тебе не годится в мужья башмачник или зубодер с домом в пригороде. Только настоящий богач, никак не меньше, сможет обеспечить тебя. Мужайся, девочка. И верь в себя.
Карлотта склонила голову и всплакнула. Старуха прижала голову дочери к груди и неодобрительно фыркнула:
– Не забудь смыть эту вонючую пудру с лица, когда поднимешься к себе наверх. А теперь давай мне свой подарок и проваливай.
Карлотта сунула ей в руку скомканные франки.
– Мамочка, дорогая, – сказала она, – как я рада тебя видеть! – Она была совершенно искренна. – Ты уверена, что у тебя все в порядке?
– Конечно, – ответила мать с ноткой обиды.
– Ладно, ладно. Я не хотела тебя обижать. Но обещай, что, если мне повезет и я выйду замуж за этого типа, ты оставишь эту ужасную работу.
– Ничего я не буду обещать, – сказала старуха. – Может быть, может быть. Но сейчас не думай обо мне. Думай о себе. Сосредоточься. Сосредоточься. Ты мне не назвала его имени.
– Ван ден Хорст, – сказала Карлотта.
Брови ее матери полезли вверх, и она одобрительно улыбнулась, но тут же посерьезнела.
– Я помолюсь за тебя.
– Не думаю, что это поможет.
– Если ты хочешь, – осторожно вставила мать, – я подыщу позднее цыганку…
– Не надо, мамочка, – отказалась наотрез Карлотта, – давай не будем к этому возвращаться. И слышать не хочу ни о какой ворожбе.
Старуха пожала плечами. Это было единственное, в чем они разнились. Карлотта иногда посещала мессу, но не ходила к причастию с четырнадцати лет. А мать, едва у Карлотты что-то начинало не ладиться, тащила ее к цыганкам. Карлотта упиралась как могла, она считала невозможным иметь дело с цыганами во второй половине двадцатого века, она чувствовала, что стареет от одной этой мысли. Однажды она сказала матери: «Глупо европейцу идти за советом к цыганам». Тогда мать резко ответила: «Цыгане знают толк в таких делах не меньше психиатров, зато платить им надо в десять раз меньше».
Карлотта взялась за ручку двери. Разговоры о цыганках были ей всегда неприятны.
– Ты видела мою последнюю телепрограмму? – спросила она.
– Да, – соврала мать, – ты выглядела блестяще.
Карлотта послала ей воздушный поцелуй и вышла в коридор. Ее мать вновь водрузила очки на нос и погрузилась в Агату Кристи. Она решила, что все равно отправится к цыганке. Это не причинит вреда, а может, даже будет польза. Как-никак речь идет о благополучии ее дочери.
Карлотта присоединилась к остальным в середине обеда. Она была голодна как волк (получив новый стимул к борьбе) и блистательна в своем царственном туалете. Невозможно, думала Сибил, противостоять чарам этой колоритной женщины, несмотря на то, что ей перевалило за сорок. Карлотта ела суп с клецками, смеялась и болтала так, что напоминала то резиновую утку в детской ванночке, то гувернантку, то…
Ходдинг выглядел так, словно он был смертельно болен. Карлотта в своей безыскусной манере предупредила компанию, что «спектакль», который им предстояло увидеть, отменит все обычные представления о том, что такое секс. «Эти люди, дорогой, – сказала она об исполнителях в борделе и похлопала Ходдинга по руке, – не делают никакой разницы мешду мущиной и женщиной, мешту тевочкой и мальчиком. В этом истинная правда. Только общество устанавливает свои глупые законы».
Ходдинг позеленел. Неожиданно в голове Сибил прозвучала фраза «гомосексуальная паника» – она как-то вычитала ее в книге, которую ей подсунул Ходдинг. Она не прочла книгу до конца, только некоторые главы, и эта фраза потрясла ее поразительным соответствием с действительностью.
– Я думаю, дорогой, – сказала она, – нам надо вернуться назад. Я думаю, что ты заболел «туристической болезнью», как они это здесь называют. – Ходдинг утвердительно кивнул головой, вернее сник, как увядший цветок.
– Да, вы должны лечь в постель, торохой, – согласилась Карлотта. – И немедленно. Вы выглядите ужасно. Я отвезу вас в отель, а Жоржи присмотрит за Сибил.
– Но Карлотта!
– Пустяки, торохая. – Карлотта с силой надавила на ее плечо, – не волнуйтесь. Я видела этот спектакль много раз, и потом в вашем возрасте вы не так нуждаетесь во сне, как я. Я с удовольствием отправлю Ходдинга домой. Все будет в порядке. По правде говоря, я нахожу эти зрелища утомительными.
– Но…
– Нет, нет, дорогая, – Ходдинг задыхался от волнения, – поезжай. Я хочу, чтобы ты поехала. Я, кажется, чем-то отравился…
– Вы должны слушаться Карлотту, детки, – сказала «гувернантка», – вам лучше побыть врозь. Ведь это не впервые. Слишком опасно.