Выбрать главу

– Ну, это даст нам только час, полтора, не больше.

– Как хотите, – сказал Пол мягко, – я устал быть вашим полицейским, нянькой и инструктором по вождению в одном лице. Отныне и до дня гонок я перестаю быть даже вашим другом.

– Я не выспался в самолете…

Пол с такой силой хлопнул по спинке стула, что он с грохотом повалился на деревянный пол.

– Мне плевать… делайте, что хотите! – Он подошел к стойке бара и попросил: – Бурбон с содовой, без льда.

Ходдинг наблюдал за ним, немного испуганный. Пиджак Пола топорщился между лопаток, из ворота торчала загорелая до черноты шея.

Сибил ответила после третьего или четвертого звонка.

– Я сегодня не вернусь, – сказал он, – ты не против?

– Конечно, милый. Как прошел день?

– Хорошо. Все в порядке. Но еще многое надо сделать. В следующую ночь мы развлечемся. Ты хорошо спала?

– Я не вылезала из кровати целый день.

Через дверь телефонной будки он видел, как Пол осушил свой стакан и уставился на его дно. У него был вид человека, решающего проблему: выпить еще стаканчик или купить целую бутылку.

– Слушай, я лучше пойду, – сказал Ходдинг, – Пол опять показывает зубки.

– Скажи ему, что я прошу его вести себя прилично, скажи ему…

– Конечно, дорогая.

– Пусть присматривает за тобой, чтобы ты высыпался и не ездил без шлема.

Ходдинг напряженно рассмеялся:

– В том-то все и дело.

– В чем?

– Не обращай внимания. Я позвоню тебе завтра или сегодня перед сном.

Он повесил трубку и вернулся в бар. Пол посмотрел на него сердито, увидел заботу на его лице и изменил выражение. Он протянул руку.

– Прошу извинить.

Ходдинг улыбнулся:

– Закажи мне выпить и потолкуем.

– Своего рода терапия?

Ходдинг рассмеялся:

– Гораздо хуже.

Вину они предпочли бурбон, хотя и знали, что это не приведет ни к чему хорошему: завтра утром они будут мучиться с похмелья, с горького похмелья от того, о чем они должны были поговорить. Но они оба ощущали потребность объясниться, дальше молчать было нельзя. Прошло время обеда, а они все пили, сохраняя ясность ума.

– Ты можешь объяснить мне наконец, – спросил Ходдинг, – почему для тебя так важны эти гонки? Я хочу знать, почему ты так тревожишься.

Пол немного помолчал.

– Я плохо знаком с психоанализом, так что, если я объясню вам причину, это может показаться неверным. Вы спрашиваете о мотивах, о том, что кроется за всем этим? Я не знаю, как близок я к истине.

– Просто рассказывай, – сказал Ходдинг терпеливо.

– Говорить все, что придет в голову? – спросил Пол не без издевки.

Ходдинг рассмеялся в ответ.

– Хорошо. Вот вам один мотив: проверка на храбрость в этих чертовых сумасшедших условиях.

– Нет, это мой мотив, а не твой, – возразил Ходдинг спокойно.

– Нет, мы говорим о причинах в причинах. Как китайские шкатулки. Где вы начинаете и кончаете – это ваша забота. Моя причина, по которой я выхожу на арену, похожа на вашу, но она иная. Не думаю, нет. Когда-нибудь наступает такое время, когда вы должны выяснить, есть ли у вас воля, вы должны знать, чем вам жить. Не единожды я выяснял это. Но это нужно проверять время от времени, как уровень масла. Такое время наступило.

– Смешно, – сказал Ходдинг, – мне и в голову не приходило, что у тебя те же проблемы, что у меня. Я имею в виду, что я никогда не думал, что ты спрашиваешь себя об этом. – Он помолчал. – Скажи мне, у тебя есть какие-нибудь особенные причины проверять… уровень масла именно сейчас?

– И да, и нет. Но я не хочу говорить об этом, по крайней мере сегодня. Это ведь и так ясно, не так ли? Я думаю, что здесь есть все необходимые условия для того, чтобы выяснить, хочешь ли ты на самом деле, чтобы тебя убили или нет. Здесь все лежит на поверхности.

– Я хотел бы отправиться с Фернандесом.

– Вы забываете, – сказал Пол, – что у Фернандеса теперь несколько новых зубов. Он о них беспокоится. А я еще не потерял ни одного зуба. Потому я об этом и не забочусь.

Ходдинг покрутил свой почти пустой стакан, а потом протянул его бармену, чтобы тот наполнил его. Он молчал, пока не сделал хороший глоток.

– Ты ведь знаешь, что то, что задевает тебя, не трогает меня? – И он посмотрел на Пола в упор своими белыми немигающими глазами.

– Да, знаю.

– Это никогда тебя не раздражало?

– Нет. Я придерживаюсь своей религии, а вы – своей. Вы становитесь навязчивым и страстным, а я – нервным. И все. Меня устраивает моя работа. Мы ухитряемся быть друзьями, без интимностей – я думаю, это могло бы привести к разрыву. Я не восхищаюсь вами, но вы мне нравитесь. А это означает, что я вас уважаю.

Ходдинг слегка дрожал. Он поставил стакан на стойку и засунул свои руки в карманы пиджака. Он покачал головой, как будто беседовал сам с собой.

– Я… – он запнулся. Когда он справился с собой, его голос звучал низко и неуверенно. – Возможно, у нас с Сибил ничего не получится… Я не уверен. – Он изучающе посмотрел на лицо Пола: оно было мертвенно бледным.

– Именно это я имел в виду, когда говорил об интимностях. Забудьте об этом. У нас нет никаких причин говорить об этом, не правда ли?

Ходдинг медленно опустил голову.

– Нет, я и не предполагал, что есть.

Пол подождал.

– Не перекусить ли нам? – сказал он наконец.

– Конечно. Только вот еще одна вещь, которую нам надо обсудить. Это касается… того, о чем мы говорили раньше. У меня не было настоящего отца, только мать, которой не было до меня дела… Классический, хрестоматийный случай. Но есть еще кое-что, и это так просто, что никто даже не дает себе труда задуматься об этом. Никто, кроме меня.

– И докторов.

– Да, и докторов, этих жизнерадостных, респектабельных докторов из среднего класса, – сказал Ходдинг с сильным раздражением.

– Что вы имеете против среднего класса?

Ходдинг вздохнул.

– Ты сам его не принимаешь. Да и как ты мог бы его принимать? Идеалы среднего класса. О, да, конечно, они рассуждают о самореализации. А ты индивидуалист. Они говорят о примирении с окружающей средой – это тебе-то! Об устранении обязательного для всех поведения, для того, чтобы личность, твоя личность, освободилась от подсознательного самоосуждения. И ты знаешь зачем?

– Нет. А зачем?

– Чтобы ты стал кем-то и делал что-то. Чтобы ты имел цели и задачи. Я прошу извинить за выражение: чтобы твоя жизнь плодоносила.

Пол заинтересовался, но все еще не до конца понимал.

– Неужели ты не видишь, – голос Ходдинга звучал пьяно, хотя мысль его работала ясно. – Я сыт по горло «плодами». Я родился весь в плодах. Мне нет нужды плодоносить. У меня этих плодов больше, чем я мог бы съесть за всю свою жизнь. Все было бы по-другому, если бы я родился с жаждой играть на фортепьяно. Или если бы я стремился стать палеонтологом. Но даже если бы я хотел стать бизнесменом, было бы странно стремиться приумножать свои богатства. Лучший способ увеличить его – просто тихо сидеть и не путаться под ногами у тех опытных парней, которые действительно этим занимаются. Теперь ты понимаешь, насколько все это безумно?

– Думаю, что начинаю понимать, – ответил Пол серьезно.

– Вот что я имею в виду, когда говорю о среднем классе. Врачи здесь бессильны. Все они дети владельцев магазинчиков или преподавателей колледжей. У них свой взгляд на жизнь. Я их не осуждаю. Все эти: «работай, добивайся успеха, будь счастлив» – все они для них, для миллионов людей. А для меня… – он вздохнул. – Я не пианист, не нейрохирург, я не… я не средний человек. И потом, – сказал он, допивая последние капли, – и потом, есть еще кое-что. Когда мне было шестнадцать-семнадцать лет, я решил, что пересплю со всеми смазливыми девчонками на свете. И взрослыми женщинами тоже. Я так решил, – улыбнулся он, – по подсказке врачей, конечно. Но удачи эта идея не принесла. Проблема облеклась в другие одежды, вот и все. Это похоже на проблему хорошенькой женщины: все хотят ее затащить в постель. Но кто она сама по себе? Все хотят ее тела. Да, да, только тела. Но кто же она? А если она не знает, кто она, как она может узнать, что представляют собой другие? Вместо красоты я приобрел только деньги, вот и все. Это были затянувшиеся сомнения. Нет, это и есть затянувшиеся сомнения. Длительная неясность. Понимаешь?