Прокурор: Что происходило у костра, под сосной? Кто с ним разговаривал последним?
Броневский: Не знаю. Я был в ельнике, возле Васи Постыря, накладывал ему на сломанное ребро повязку. Я мельком слышал, как Глеб разговаривал с Вадимом, объяснял ему путь к избушке.
Прокурор: Вадим его не удерживал?
Броневский: Вадим, кажется, его отговаривал. Потом за Глебом бросился Коля Норкин. Наверное, хотел удержать. Но знаете, если уж Глеб решился на что, так никто не смог бы его отговорить. И Глеб из всей нашей семерки лучше всех ориентировался на местности. У него была феноменальная способность выходить точно к месту, куда надо. Он всегда получал высший балл на соревнованиях по закрытому маршруту… Может быть, если бы мы все запротестовали, Глеб не ушел бы. Но мы, наверное, растерялись. Двое раненых… Все почти раздеты…
Прокурор: Ну, а что было потом, когда Глеб Сосновский ушел?
Броневский: Мы пошли в обратную сторону. К ущелью. Вадим торопил. Он всех подгонял: "Быстрей, быстрей!" Он всех подталкивал, все время протаптывал тропку, оттирал нам руки, щеки и торопил без конца. За весь двадцатикилометровый переход он ни разу никому, даже Васе Постырю, не дал присесть. "Сядешь — уснешь, — говорил он, — а заснешь — замерзнешь". Даже Коля Норкин, знаете, он у нас… строптивый, даже он беспрекословно выполнял все приказания Вадима. Во всяком случае, я не помню, чтобы он возражал. Почти никто ничего не говорил, кроме Вадима. Все шли как во сне.
Помню, как ветер то утихал, то снова усиливался. Помню, каким тяжелым казался Вася Постырь. Мы несли его на себе, чередуясь.
Прокурор: Сколько времени вы шли?
Броневский: Не помню. К избушке мы пришли в сумерках. Но, были ли утренние или вечерние сумерки, не помню. Не знаю, как уж Вадиму удалось найти эту избушку. Пока мы выгребали из нее снег — кто куском коры, кто и просто руками, — Неля с Васей, оставшиеся без дела и движения, едва не замерзли. Знаете, на морозе люди замерзают очень просто: хочется закрыть глаза и уснуть. И чем сильнее борешься со сном, тем сильнее хочется уснуть. Так все просто. И Неля в конце концов уснула. Уснула стоя, опершись о сосну.
Когда мы их втащили в избушку и начали растирать, она с трудом проснулась. Люся, отчаявшись ее разбудить, била по щекам. Била и, знаете, плакала.
Но в это время мы сумели все-таки растопить очаг, и в избушке сразу потеплело…
Из протокола допроса Вадима Шакунова
Прокурор: В чем вы нарушили в ночь с пятого на шестое февраля правила туризма?
Шакунов: Не надо было отпускать Глеба. Раскол группы… Но мы не могли себя вести иначе.
Прокурор: Согласитесь, что это довольно нелогично: обвинять и оправдывать поступки одновременно.
Шакунов: Я не оправдываюсь. Я говорю, что не представляю себе, как мы могли бы действовать иначе.
Прокурор: Ну, хорошо. Допустим, что это так. Охотно верю, что вы даете такие показания убежденно, а не под влиянием нездоровья. Следственная практика знает немало случаев, когда люди, попадая в аналогичные обстоятельства, подвергаются психической депрессии. Я даже могу допустить, что ваш беспримерный ночной переход по ущелью Соронги вам удался лишь потому, что ваше сознание было подавлено, вы не сознавали нависшей над вами смертельной опасности… Вы шли, просто повинуясь приказу Сосновского.
Шакунов: Да, но мы действовали вполне сознательно. Как ни странно, но мы дошли до избушки, потому что путь по ущелью был очень труден. И потом ведь среди нас были раненые. Если бы путь по ущелью был полегче, мы бы наверняка соблазнились привалом, и тогда неизвестно, чем бы все кончилось.
Прокурор: Вы все время шли по реке?
Шакунов: Мы шли по Соронге, на берег не выбирались ни разу. Уже через полкилометра ветер почти стих, во всяком случае это был уже не ураган. Зато снег стал глубже, местами доходил почти до пояса. Мы буквально тонули в снегу.
Постепенно мы вышли из зоны урагана. Наконец, на восточном склоне небосвода, я хорошо это помню, мы увидели луну. Потом ущелье стало глубже, пошли почти отвесные берега, и снова потемнело, идти стало трудно. В каньоне опять подул сильный ветер. Здесь снегу было мало, но зато мы часто скользили по льду и падали. Во многих местах в каньоне над головой висели снежные карнизы, в таких местах я подгонял ребят шепотом, запрещал говорить громко. Боялся обвалов.
Прокурор; Мороз был сильный?
Шакунов: Мороз был не больше десяти градусов. Это нас и спасло.
Прокурор: Но ведь вы шли полураздетые, без лыж и обуви…
Шакунов: У нас на ногах была береста. Идти по глубокому снегу без лыж, конечно, трудно. Помогал ветер, он дул нам в спину и потом — мы двигались.
Прокурор: Говорят, что вы единственный сохранили присутствие духа и взяли на себя обязанности командира?
Шакунов: Просто я лучше всех понимал, что наше спасение в движении. Нам нужны были крыша и стены, нам нужен был огонь, чтобы спасти раненых.
Прокурор: Какой силы был ветер?
Щакунов: Баллов десять-двенадцать. Мы, собственно, потому и пошли к избушке, что в этом случае ветер нас подгонял. А против ветра к палатке или даже к лабазу нам всем, особенно раненым, было не дойти. Даже Глеб не дошел.
Прокурор: Сосновский плохо рассчитал свои и ваши силы. Вы согласны со мной?
Шакунов: Отчасти. Если бы не точность и пунктуальность Глеба, разве мы нашли бы эту затерявшуюся среди притоков Соронги крошечную избушку? Кто из нас, кроме Глеба, мог так дотошно выспросить у лесоруба приметы? Кто, кроме него, мог запомнить такие мелочи, как торчащий из обрыва валун, ель с обломанной верхушкой. А именно эти мелочи и помогли нам почти сразу найти избушку.
Прокурор: Вам выпал счастливый случай: в избушке оказались продукты…
Шакунов: Может быть нам и повезло, что хозяева избушки оказались запасливыми — там были дрова, кусок оленины и горох. Но не это главное! Продуктов было мало, мы сидели на голодном пайке. Оленину Толя разделил на две половины, потом каждую половину на четыре, затем он делил снова и снова. Острил что-то про бесконечно малые величины, превращающиеся при помощи ножа в мнимые. А гороху было килограмма два, в день каждому доставалось грамм по пятьдесят.
Лучшим лекарством, я думаю, была работа. Все, кто в состоянии был ходить, ходили и работали. Работа отгоняла мрачные мысли, и мы все время придумывали себе работу.
Больше, чем продуктам, мы обрадовались топору. С утра до позднего вечера, натянув на себя все, чти можно было надеть, мы попеременно рубили сухостой и таскали к избушке дрова. Топить нужно было круглосуточно. В избушке было полно щелей, да и дымоходом служила просто дыра в крыше.
Прокурор: Вы верили, что Сосновский придет по вашим следам?
Шакунов: Да, верили. Но уже к концу первого дня мы начали готовиться к обратному маршу, к лабазу, а если удастся пройти — к палатке. Идти решили втроем: Толя Броневский, Коля Норкин и я. Неля с Васей Постырем не могли идти, а Люся должна была за ними ухаживать.
Прокурор: То есть вы решились на второй раскол группы?
Шакунов: Да, и во второй раз мы решились на это сознательно, любое другое, может быть, более трезвое решение было для нас невозможным. Мы не могли оставаться в избушке, не попробовав пробиться к лабазу или палатке. А еще точнее, мы должны были убедиться, что с Глебом ничего не случилось и что он действительно ушел в Бинсай. Мы, в сущности, повторили бы ошибку Глеба, но эта ошибка была для нас единственно возможным решением.
Прокурор: Вы предполагали, что Сосновский ушел в Бинсай? Зачем?
Шакунов: Он знал, что среди нас двое раненых, которым нужна медицинская помощь. Он мог рискнуть пойти в одиночку потому, что в лабазе были лыжи и продукты.
Прокурор: И вы считаете, что это реально — добраться от Раупа до Бинсая в одиночку без палатки и спального мешка?