Занятый демобилизацией (по свидетельству Крыленко) свояк Подвойского М.С. Кедров также фактически входил в группировку Наркомвоена. Кедров и Подвойский нередко работали в тандеме и помимо Наркомвоена[120]. Именно комиссар по демобилизации (эту должность официально занимал Кедров) так сильно укреплял «военный престол» Подвойского, что в феврале 1918 года недовольный политикой Наркомвоена Ленин, по его воспоминаниям, почти насильно[121] отправил Кедрова на разгрузку Архангельского порта. Самое удивительное, что фраера, как это обычно и бывает, сгубила жадность. Польстившись на многомиллиардное имущество, Кедров составил докладную записку в коллегию Наркомвоена, в которой просил об издании приказа с возложением всей задачи по разгрузке Архангельского порта на возглавляемый им Комиссариат по демобилизации, «имеющий в своём составе орган, вполне способный справиться с этим делом» — Центральное техническое управление. Подвойский наложил на записку резолюцию: «Возложить на ЦТУ Комисс[ариата] по демоб[илизации] вывоз из Арх[ангельского] порта грузов в[оенного] вед[омства]»[122]. На решающем судьбу Кедрова заседании Совнаркома от военного ведомства присутствовали Подвойский, Мехоношин и Крыленко; небезынтересен факт присутствия Л.Д. Троцкого[123], следившего за происходящим в Наркомвоене[124] примерно столь же пристально, сколь и Надежда Ивановна Галкина за семейством Головлевых в романе Салтыкова-Щедрина…
В.А. Трифонов, кооптированный в коллегию как руководитель Всероссийской коллегии по организации и формированию Красной Армии, также разделял взгляды группировки Подвойского[125]. При этом у Трифонова, по воспоминаниям брата (Е.А. Трифонова), не сложились отношения с В.А. Антоновым-Овсеенко и И.И. Юреневым — «межрайонцами». Сын Трифонова вспоминал, что характер у В.А. Трифонова «был не из лёгких. Он был слишком независим, обо всём составлял собственное мнение и отстаивал его с большим упорством»[126].
Несмотря на то, что Склянский и Мехоношин позиционировались Крыленко членами группировки Подвойского, они в действительности держались несколько обособленно. Склянский, кстати, был, наверное, единственным членом коллегии, к которому метивший в Наполеоны Главковерх всегда относился с большим уважением[127]. Мехоношин, куратор самого запутанного участка военминовской работы — Главного артиллерийского управления[128], был просто вынужден работать с Подвойским.
Э.М. Склянский, сразу занявшийся финансовыми вопросами[129], был крупнейшим организатором в коллегии. Будучи прагматиком, Склянский мыслил не в русле партийной идеологии («Эфраим был хитрый мужик», — говаривал исследователь М.А. Молодцыгин). Склянский считал, что армию нужно строить «на принципе принудительности», состав её «будет не чисто пролетарский, а смешанный»[130].
Константин Александрович Мехоношин в целом разделял взгляды Э.М. Склянского[131]. Э.М. Склянский и К.А. Мехоношин и позднее не отрицали, что высшие военные органы должны были составляться исключительно из революционеров, но признавали необходимым привлечение военных специалистов в оперативных отделах как органах непосредственного управления войсками. К.А. Мехоношин был убеждён, что военспецов надо использовать «возможно, шире», правда, под бдительным большевистским контролем[132].
Психологический портрет Склянского нарисовал Кедров: на лице Эфраима Марковича «играла свойственная ему усмешечка»[133]…
К.С. Еремеев был примечательной личностью. Член большевистской партии до создания большевистской партии, «старейший правдист» Еремеев имел явные тенденции к гегемонии. Об этом есть более позднее свидетельство. Сохраняя свой статус члена коллегии Наркомвоена, Еремеев стал командующим войсками Петроградского военного округа (ПВО). Особый интерес представляет протокол заседания Комитета штаба ПВО от 18 (5) марта 1918 года. На заседании рассматривался один-единственный вопрос «О действиях и распоряжениях бывшего Главнокомандующего округом тов. Еремеева и коллегии при Главнокомандующем». Комитет штаба округа обвинял Еремеева в «крайне возмутительном» произволе. Еремеев и учреждения при нём, — свидетельствовали члены Комитета штаба округа, — «совершенно» игнорировали выборный комитет, несмотря на то, что последний с 26 октября 1917 года был «главным разрешителем всех хозяйственных вопросов, а также и всего внутреннего распорядка в штабе, был ответственным органом за всю деятельность и направление работ в штабе, контролируя все действия начальников отделений». Более того, Еремеев срочным распоряжением предписал Комитету штаба округа и всем отделениям его «очистить занимаемые помещения»; сделать это предписывалось «без ведома и присутствия» комитета; как итог, отделения перебрасывались с места на место, что дезорганизовало работу всего штаба. В предъявленном К.С. Еремееву обвинении подчёркивалось, что действия бывшего Главкома Петроградским ВО роняли авторитет революционных выборных учреждений[134]. Здесь чётко прослеживаются как подтверждение правоты Н.В. Крыленко, обвинявшего коллегию Наркомвоена (ряд её членов) в отрыве от выборных организаций, так и стремление Еремеева к гегемонии. Вопреки логике, отношения К.С. Еремеева с Н.И. Подвойским не носили, по всей видимости, негативного характера. Косвенное свидетельство об этом даёт более позднее письмо К.С. Еремееву секретаря Н.И. Подвойского С.А. Баландина. Баландин назвал К.С. Еремеева его партийным псевдонимом и напомнил, как в 1926 году Баландин был обвинён и Еремеев написал о нём письмо в ЦКК[135].
120
Так, например, 20 апреля 1918 г. на заседании СНК М.С. Кедров выступал с докладом «О разгрузке Архангельского порта», Н.И. Подвойский «О развитии Мурманского края» (РГАСПИ. Ф. 146. Оп. 1. Д. 169. Л. 47–47 об. Повестка заседания СНК на 20 апреля 1918 г.).
123
Протоколы заседаний Совета народных комиссаров РСФСР. Ноябрь 1917 — март 1918 гг. М., 2006 (далее — Сб. протоколов СНК). С. 363.
125
Показателен следующий факт: по воспоминаниям протеже Подвойского — Л.М. Кагановича, В.А. Трифонов недолюбливал Л.Д. Троцкого (
126
127
Именно Крыленко добился в ноябре 1918 г. назначения Эфраима Склянского верховным комиссаром при Штабе Верховного главнокомандующего в Могилёве (Сб. протоколов СНК. С. 62, 448–449).
135
Там же. Л. 18. Письмо С.А. Баландина К.С. Еремееву от 5 мая 1927 г. (первая строка — «Дорогой дядя Костя!»).