Ad Augusta per angusta
— Ты едешь в Швейцарию? Ты должен повидаться с Аугустой. Она мне…
Включился зеленый свет, высвободив поток машин, которые перекрыли голос Жетулиу, но не прервали его.
— …ее сразу узнаешь. Совсем не изменилась, хотя…
Перед ними затормозила бетономешалка, чан которой вращался, пересыпая камешки.
—…по-прежнему соблазнительная… ты знаешь, я… изящество… ее телефон…
Он достал из кармана плаща смятую визитку, прочитал номер телефона в Лугано, который Артур мысленно запечатлел, не будучи уверен, что вспомнит его через час.
— Извини, я спешу, — сказал Жетулиу и приподнял чудную твидовую шляпу, прикрывавшую его череп, похожий на сахарную голову.
Снова зажегся красный, и он в три шага пересек улицу Святых Отцов. С противоположного тротуара помахал над головой белым платком, словно поезд уже увозил Артура в Швейцарию, в Тичино. Между ними встрял автобус. Когда он проехал, бразилец уже исчез, оставив своего собеседника наедине с номером телефона, которого он слишком долго ждал и теперь не был уверен, что им воспользуется. Особенно получив его от Жетулиу.
Пока Артур поднимается по улице Святых Отцов по направлению к бульвару Сен-Жермен, думая о другом, но все же оборачиваясь в надежде, что Жетулиу снова возникнет сзади и расскажет что-нибудь еще об Аугусте, номер телефона впечатывается в его память, и тяжкая тоска сжимает горло. Да что ж это? Кому прокричать: «Слишком поздно, жизнь прошла. Того, что плохо кончилось, не начнешь сначала»? Уж конечно не этим торопливым прохожим, студентам-медикам, выстроившимся в очередь перед кондитерской, из-за чего ему приходится сойти с тротуара, не позаботившись взглянуть, кто едет по шоссе. Машина почти задевает его, и на Артура выплескивается ругань, вызывающая смех у студентов. Умереть под колесами, в такую минуту — какая горькая ирония, двадцать лет спустя… Умереть надо было сразу, чтобы не влачить за собой бремя неудачи, которая до сих пор сковывает ледяным холодом его мужскую жизнь.
Артур входит в ресторан, где его ждут два уполномоченных одного немецкого банка. Ему нравится бизнес, научивший его лгать и утаивать. Понемногу в нем зародился двойник, совершенно другой человек, который пригождается ему при переговорах: сухой, говорящий всегда только по делу, притворяющийся, будто не слушает, но при этом не упускающий ни слова из того, что ему говорят, трезвый, не курящий и снимающий на американский манер пиджак, чтобы вести разговор в рубашке, держа под рукой чашку кофе, внезапно переходя с фамилий на имена, как только партия кажется ему выигранной. «Это не я! Это не я!» — сказал он себе, случайно взглянув в зеркало напротив стола, где сидел. Но «я», настоящее «я» стирается с каждым днем. Существует ли оно еще? А если существует, то покоится под прошедшими годами, разбитое на куски, вместе с биением сердца и иллюзиями двадцатилетнего юнца. И если порой это «я» возрождается из пепла в огне лжи самому себе, от него все еще веет ароматом Аугусты.
За двадцать лет до того, осенью 1955 года «Квин Мэри» собирался отплыть из Шербура в Нью-Йорк. Обычно плавание занимало каких-нибудь четыре дня, но это в исключительном порядке продлится шесть, поскольку лайнер сделает заход в Портсмут, а затем в Корк, чтобы взять на борт других пассажиров. Артура такая перспектива приводила в восторг. В двадцать два года ему все было внове, включая волнительный сюрприз, приготовленный матерью. Заменив втайне от него билет туристического класса, которым он должен был удовольствоваться, она преподнесла ему каюту первого класса, в которой он будет один во время всего путешествия. За какие деньги? Она, такая экономная, отказывавшая себе в излишествах, чтобы сохранить лицо после смерти отца и позволить сыну стать благородным носителем материнских амбиций! То, что он, сдав экзамен (впрочем, довольно нетрудный), получил стипендию на обучение в американском университете, специализирующемся на бизнес-праве, уже всколыхнуло в ней громадные надежды. Она увенчала их билетом первого класса, сильно превосходящим ее средства, — настоящее безрассудство.
Однажды, когда его пригласил в гости один из одноклассников, родители которого жили в особняке в Нейи, она продала японский веер, полученный в наследство от дальней родственницы, чтобы сшить своему сыну костюм на заказ, и чуть только он, не привыкший к такой роскоши, вздумал бунтовать, она заставила его замолчать непререкаемым тоном: «Знай, что ты будешь вращаться в высшем круге, и ты должен стать одним из них». Ужас был в том, что на тот междусобойчик между пятнадцати-шестнадцатилетними мальчишками и девчонками все пришли в джинсах и свитерах. Кроме него. Артур, чуждый этому мирку богатых кварталов, смертельно страдал в своем галстуке, накрахмаленном воротничке и синем костюме в полоску.