Кроме Артура, с которым Элизабет вволю говорила о ней, внезапно воодушевляясь, никто не знал об ее отношениях с этой легендарной женщиной, никогда не изменявшей здравому смыслу и своей щедрой и суровой доброте. Будучи французом, он один мог понять привязанность и безграничную благодарность Элизабет этой Мадлен, которая обучила ее не только превосходному французскому языку с берегов Луары, но и замечательным просторечным оборотам, звучащим особенно потешно в устах иностранки.
Артур вернулся пешком на Ректор-стрит по городу, пахнущему кремнем и мокрой собачьей шерстью после полуденной грозы с громом и молнией. Целые тонны жары, скопившиеся за последние два месяца, поднимались от проезжей части, от тротуаров, из водостоков и подвальных окон полотнами тумана, которые раздирали лучи фар проезжающих машин или желтых такси, спешащих к кварталу театров и мюзикхоллов. Ополоснувшись ливнем, город тихо засыпал в горделивой ночи, освеженный, избавившийся от своих миазмов, не обращая внимания на редких прохожих, появлявшихся, словно тени, из одной стены тумана, чтобы скрыться в другой, тотчас смыкавшейся позади них.
Это ни с чем не сравнится: идти ночью по городу, мысленно разговаривая сам с собой, перекраивая свою жизнь, а заодно и весь мир, составляя превосходную речь, говорить подружке, брошенной минуту назад, самые правильные вещи, не давая ей слова вставить, или писать с чарующей легкостью чрезвычайно трудное письмо: «Дорогая мамочка, я боюсь, что сильно тебя расстрою. Все уже как будто уладилось, чтобы я мог приехать к тебе в сентябре, и вот теперь, с одной стороны, мистер Бруштейн поручил мне провести расследование по поводу одного инвестора в Майами, а с другой стороны, занятия в Бересфорде начинаются раньше, чем я думал. Если бы я приехал, то лишь на два-три дня, а такие расходы мне не по средствам. Лучше отложить поездку до Рождества, которое мы проведем вместе в Париже, и не придется наносить визиты дяде Такому-то и кузинам Таким-то. Поверь, что я…»
Не так уж сложно лгать на расстоянии, а она будет гордиться его серьезностью и доверием, которое ему уже оказывают в брокерской конторе Янсена и Бруштейна. Он вращался в высшем круге! С Элизабет все было не так просто. Во-первых, она отвечала, и ее ответ не пересекал Атлантику, прежде чем вернуться к Артуру, во-вторых, все в ней и в ее характере предвещало бой, агрессивную защиту. Будучи женщиной в большей степени, чем ей самой хотелось, она не собиралась расставаться с этой привилегией. «Тебе следовало со мной поговорить, — разглагольствовал он, — и я должен был поговорить с тобой. Мы оба хитрили и едва пересекались. Я думал, что мы изобрели неподражаемые отношения двух человек, лишенных предрассудков…» Без предрассудков? Это было и пошло, и неточно. Предрассудки у него были, хотя поведение Элизабет заглушило их с первой же встречи. Нельзя даже с уверенностью сказать, что после небольшой заминки (этого Джорджа, скрывшегося в люк под сценой) он не укорял ее за то, что она с обезоруживающей естественностью пустила его в свою постель. «Ты наверняка понимаешь, что мужчину моих лет раздражает сознание того, что все решаешь ты: в какой день, в какой час мы будем заниматься любовью. Ты являешься ко мне без предупреждения. Сегодня вечером ты не пустила меня на порог, а я никогда не чувствовал себя таким близким тебе, как за ужином, несмотря на гитариста, который пел “Капри, маленький остров…” Ты что, хочешь, чтобы мы впали в пошлость, глядя друг другу в глаза, шепча друг другу слова любви, как Мими со своим студентом? А если бы Аугуста так меня не привлекала, уделила бы ты мне хоть капельку внимания?» Ответа не было. Он никак не мог его придумать.
В лифте, поднимаясь на свой двенадцатый этаж, он перечитал, вспоминая выговор и интонацию Аугусты, непристойности, уснащавшие стенки. Как она толковала эти рисунки: лес обелисков, горы калиток, а порой — обелиск, засунутый в калитку? Миссис Палей утверждала, что знает художника, начертавшего эти граффити: бухгалтер на пенсии, установивший четыре замка на дверь своей квартиры и ходивший зимой и летом в плаще, с газетой в руке. Однажды вечером, повстречавшись с ней, он вдруг поднял свою развернутую газету, выставив напоказ довольно дряблые остатки былых амбиций. «Я ему сказала, что меня это не смущает, надо же людям проветриться время от времени. Он как будто был сильно разочарован, и с тех пор со мной больше не здоровается».