— Какие у вас планы на ближайшее будущее? — внезапно спросил Портер, не столь склонный восторгаться словами миссис Бруштейн.
Артур чуть не ответил, что на данный момент будущее сводится к перспективе Ки-Ларго, слегка омрачаемой лишь неоднозначным поведением Элизабет, но было совершенно ясно, что Портеру на эти проблемы плевать.
— О чем именно вы хотите со мной поговорить? — спросил он, раздраженный тем, что говорилось и не говорилось на этом странном собрании.
— Вы собираетесь остаться в Штатах?
— Ничуть.
Бегония позвонила, и лакей, который, должно быть, подслушивал за дверью, тотчас вошел.
— Принесите ликеры, Бенни.
Бенни исчез.
— Он интересуется нашим разговором, — заметил Портер.
Бруштейн улыбнулся.
— Это не страшно! Я давно его знаю. Вы ведь сами мне его рекомендовали, не так ли, Алан?
— Ах, вот оно что! То-то мне лицо его знакомо.
Он обернулся к Артуру:
— Я задал вам этот вопрос, потому что это важно. Мы предоставляем множеству иностранных студентов возможность жить и учиться в США, чтобы они затем применяли в своих странах методы, которым мы их обучаем. К несчастью, шестьдесят процентов из этих посвященных решают, окончив университет, остаться здесь, и все наши труды идут прахом.
— Тогда почему бы не заставить их подписать обязательство, что после обучения в Бересфорде, Йельском университете, Гарварде или Беркли они вернутся в свои страны и будут насаждать там правила американской экономики и морали?
— Это противоречит нашим принципам. Нам нужны друзья во всем мире.
— После того, как вы выиграли мировую войну и с честью ушли из Кореи?
Портер воздел руки к небу, словно тонул, и пошевелил своими толстенькими пальчиками.
— Я часто спрашиваю себя, не является ли победа в войне худшим несчастьем для народа-победителя.
— Европа, оккупированная союзниками, покрывается надписями: «Джиай, go home!» — сказал Бруштейн. — Нашу политику открыто критикуют и в Париже, и в Лондоне.
Пришел Бенни, неся поднос с бутылками коньяка и водки. Бегония вернулась к жизни и обслужила всех по очереди, потом, когда Бенни удалился, снова села и подавила зевок. Но этого было мало, чтобы заставить Портера отступить от выбранной темы. По его словам, худшее зло исходит от самих США, где целый класс ставит под удар всю систему, вплоть до высших сфер государства и университетов. Маккартизм родился не на ровном месте, но он проводит политику доносов и отторжения, несовместимую с принципами американской демократии, марая режим страны, приверженной к своим свободам.
Артур прекрасно понимал, куда клонит Портер, и эти разглагольствования начинали его раздражать.
— Что вы мне предлагаете? — спросил он с резкостью, вызвавшей улыбку у Завы.
— Да ничего, мой друг. А вы на что надеялись?
Артур ни на что не надеялся и только удивлялся тому интересу, который проявляли к нему эти два человека. Подаюших надежды были сотни, и он никогда не считал себя одним из них. Участливость Портера вызывала у него неловкость, тогда как характер Бруштейна — прямого, по-теплому дружеского, такого близкого, несмотря на разницу в возрасте и в положении, — обезоруживал. Артур уже собирался свести все к шутке, когда встретил взгляд Завы. Она умоляла его не заводиться, остаться с ними, с ней в этом еще неясном проекте, которым она намеревалась воспользоваться, чтобы однажды взять реванш за все, что уготовила ей жизнь: за родителей, неспособных подняться после падения, за свою глухоту, за свои руки и ноги великанши, за курчавые рыжие волосы, из-за которых ее дразнили в школе. А мадам Морган в Париже — она ведь тоже хотела, чтобы ее сын вращался в высшем круге?
— У меня не получается придать себе важности, — вздохнул Артур, сам убежденный в том, что при нынешнем раскладе действительно ее лишен.
Бруштейн пришел к нему на помощь:
— Речь о завтрашнем дне, о послезавтрашнем. Мы вам поможем.
Бегония, все явственнее умирая от скуки, поднялась, чтобы задвинуть книгу в тисненом переплете, нарушившую строй на этажерке. Этот жест приняли за приглашение уйти. Зава почти ничего не сказала, но в прихожей, когда Артур помогал ей накинуть на плечи легкий плащ, она тайком взяла его за руку и недвусмысленно ее пожала.
Что осталось от двух недель в Ки-Ларго, как и от вечера, проведенного Аугустой в комнате на Ректор-стрит? Несколько коротких, плохо смонтированных видеороликов, которые Артур в последующие годы будет проигрывать себе, каждый раз испытывая бесконечные сожаления и не менее длительные угрызения совести.