Едва ключ повернулся в замке, как миссис Палей вышла на лестничную площадку, держа в руке письмо и телеграмму.
— Я не знала, где вас найти. Вам следовало оставить мне адрес. Может быть, это срочно.
— Ничто никогда не бывает срочно.
— Вы побудете еще несколько дней?
— До конца месяца.
— Смены вам еще нет. Если вам нужна комната, то скажите.
— Не думаю. Занятия начинаются 1 октября.
— Я вчера прибралась, но вы и так оставили все в порядке.
— Спасибо.
Он пожалел о своей сухости и улыбнулся ей. Наверное она ожидала, что он распечатает телеграмму при ней, умиравшей от любопытства.
— Надеюсь, ничего серьезного… Во всяком случае, солнце и море пошли вам на пользу.
— Увидимся с вами завтра.
Он прочел телеграмму у окна. Его взгляд заскользил по крышам, по покрасневшему небу, небоскребам, уже заблестевшим огнями. С улиц поднималось глухое ворчание машин, которое он позабыл за эти две недели. Он снова прочел: «Мать умерла скоропостижно 10 в 16 часов. Остановилось сердце. Похороны 12. Ждем тебя. Соболезнуем. Эмили».
Эмили возвещала о смертях с таким радостным вожделением. Пять дней назад. Где он был в ту минуту? Звала ли она его в последний раз? И почему он не плачет? Словно совесть наказывала его, не давая даже слез. Конверт письма был заполнен наклонным, слегка архаичным почерком. На почтовом штемпеле была указана дата и время: 9 в 15 часов, почтовое отделение на улице Святых Отцов. Значит, перед самой смертью. Кто ее нашел? Он порвал письмо, не распечатывая. Такие моменты никогда не забудешь.
От квартирной хозяйки он позвонил Алану Портеру в Вашингтон. Ему повезло: их почти сразу соединили.
— Я этим займусь, — сказал Портер. — Повесьте трубку. Я вам перезвоню.
— Вы теперь совсем один, — сказала миссис Палей. — Ваши молодые подружки помогут вам пережить этот ужасный момент.
— Сомневаюсь.
Портер перезвонил через пять минут: завтра в восемь утра вылетает военный самолет в Ле-Бурже. Не протяни он свою спасительную руку, Артур даже не смог бы добраться до Парижа на свои последние пятьдесят долларов. В аэропорту Майами Аугуста растрогалась перед браслетом из старинного серебра. Когда же кончатся такие проблемы? Телефон Элизабет не отвечал. Он надеялся найти ее в итальянском ресторане напротив. Ему сказали, что она уехала до понедельника. Он ограничился сэндвичем и кофе в уже закрывавшемся драгсторе и вернулся пешком. Идя вдоль здания таможни — его обычный путь к Ректор-стрит, — он удивился, увидев странную статую у входа: дородная женщина, облокотившаяся одной рукой на голову сфинкса, а другой — на гриву льва, подалась вперед своим безжизненным лицом, словно окликала шепотом прохожего. Обнаженная до пояса, она выпячивала атлетический торс, отягченный двумя маленькими голыми грудями, явно разнящимися друг от друга. Какой-то шутник выкрасил красной краской ногти на ее огромной правой ноге. Артур сто раз проходил мимо таинственной аллегории таможни, не замечая этот идеал женской красоты 1900 годов. Неужели официозные скульпторы никогда не видали греческого тела, как у Манди, или волнующей подростковой хрупкости Аугусты?
Выйдя из лифта на одиннадцатом этаже, он разулся, чтобы тихо подняться этажом выше, не привлекая сочувственного внимания миссис Палей. Чемодан, привезенный из Ки-Ларго, ждал на кровати. Он вытряхнул его содержимое: плавки, шорты, пестрые рубашки и сари — то, которое было на ней в последний вечер, еще хранящее ее аромат. Артур повесил его на вешалке в шкаф, а остальное выбросил в помойное ведро. Потом, сидя на стуле у раскрытого окна, вырезавшего четырехугольник звездного неба, он стал ждать рассвета, и случайные образы из прошлого вдруг стискивали его горло рыданиями, так, что он едва мог дышать.
Вернувшись из Парижа, он, наконец, дозвонился до Элизабет.
— Тебе повезло, что я сняла трубку. Мне не следовало отвлекаться. Мы репетируем. Ты откуда приехал?
— Из Парижа. Моя мать умерла, пока я был в Ки-Ларго. Я узнал об этом, только когда вернулся.
— Трудно что-нибудь сказать в таких случаях…