Они поцеловались, как брат и сестра. На площадке она его окликнула:
— Ты уже заметил, что я не сентиментальна, но мне понравилось то, что между вами произошло. Отдав вам Ки-Ларго, я даже проявила великодушие, которое мне не свойственно. В общем, я восхищаюсь собой, я собой довольна. Сохраним же эти отношения — исключительнее для людей нашего возраста. Не приезжай на мой спектакль. Мне кажется, тебе не понравится.
— Я приеду.
— Ты и вправду любишь рисковать.
Она погладила его по щеке кончиками пальцев.
— Береги себя. Ты еще не совсем исцелился. Пусть пройдет несколько недель. А потом ты увидишь… Тебе понравится ломать других.
Бруштейн примет его только вечером. Артур вывалил на пол содержимое ящиков и шкафов: костюм, походная куртка, белье, учебники и конспекты, сари Аугусты, благоухающее из тьмы веков. Он подарил миссис Палей сундучок капитана Моргана — чересчур большой, тяжелый и неудобный — и купил себе моряцкий рюкзак, который положил в камеру хранения Большого Центрального вокзала. Новый человек, с яростной радостью стирающий свое прошлое, отправил себя в длинную и осознанную прогулку по Нью-Йорку. Города думают, что мы их любим. Какое заблуждение! Они попадают нам под настроение. Настроение Артура было одновременно легким, критическим и близким к отчаянию. Где-то в этом муравейнике из стали, стекла и бетона дышала Аугуста, прижималась лбом к оконному стеклу и смотрела, не видя, на первую рыжину в листве Центрального Парка. От Коламбус-Серкл Артур пошел по Бродвею и за два часа добрался до Баттерипарка. Там он летом, на рассвете, отлаживал и выравнивал дыхание, думая, что дышит воздухом океана. Неужто все — иллюзии? Деревья похудели, лужайки оплешивели. Доходяги на скамейках бросали крошки голубям. Липкий восточный ветер волнами приносил неопределимый запах гнили. Запачканные мазутом чайки летали у самой набережной, издавая крики ребенка, которого режут. Стоя на своем островке, окруженная черной водой, Свобода Бартольди, торжествуя от глупости, воздевала кверху свой рожок фисташкового мороженого. На обратном пути он купил круассаны в итальянской кондитерской, его обслуживала молодая девушка с обесцвеченной шевелюрой и дефектом речи: «Два круазана или четыре круазана?» В день четырех круассанов в жизни Артура кто-то был, и она улыбалась. Крошки от круассанов в постели, а еще тот последний круассан, съеденный на тротуаре, пока ждало такси: «…Элизабет и Артур съели круассан на тротуаре Ректор-стрит после ночи любви».
Ее он тоже потерял по своей вине? Не представляя себе Элизабет ранимой, он не знал, что и он сам раним до такой степени. Этим осенним вечером все вдруг показалось ему невыносимо горьким. Он вернулся на Бродвей, идя в двадцати шагax позади маленькой, очень маленькой старушки в черном, с почти невидимыми плечами, со спиной, согнувшейся под бременем лет, когда два пацана на роликах обогнали его, взяли женщину в клещи, свалили ее с ног и вырвали у нее хозяйственную сумку, которую она несла в вытянутой руке по пыльной аллее. Шалопаи умчались широкими шагами. Старушка потрясла кулачком в митенке:
— Mascalzone! Mascalzone!
Артур стал поднимать ее и отряхивать, она оттолкнула его локтем и метнула в него ненавидящий взгляд:
— Vai fancullo!
Подходили гуляющие — бегом или ковыляя.
— Что вы с ней делаете? Вы что, не видите, что это бедная старушка? Оставьте ее в покое.
— У нее хулиганы сумку украли.
Подошла толстая накрашеннная женщина:
— У нее была только одна сумка?
Старушка продолжала вопить, воздев кулачок:
— Mascalzone! Mascalzone!
Другие прохожие останавливались, смеялись. Молодой человек в кожаной куртке аля Дэви Крокетт, с наушниками на голове, взял старушку на себя.
— Я ее знаю. Ее сумка пустая. Она не в себе, за ней сын присматривает. У него кондитерская на Бриджстрит. Ну, синьора Пердити, пойдемте домой.
— La mia sporta! La mia sporta!
— Вы бы побежали за этими хулиганами, — сказала накрашенная толстуха.
— Попробуйте догнать мальчишек на роликах, я на вас посмотрю.
— Мужчин не осталось, одни рохли кругом!
Молодой человек пожал плечами, взял старушку под руку и увел ее, все еще ворчавшую, к выходу из парка. Толстуха вернулась на скамейку в тени красного бука и уселась лицом к устью реки, крепко прижимая лакированную сумочку к своим пышным бедрам.
Aртур пошел в нескольких шагах за неровно идущей парой. Остановившись у итальянской кондитерской, он увидел, как ее хозяин взял за руку свою старую мать и благодарил парня в наушниках и потертой куртке. Девушка за прилавком, с грудями, стиснутыми бархатной блузкой, взглядом следила за начальником и весело улыбалась.