В конце октября он сел на поезд до Нью-Йорка, предварительно позвонив Элизабет — та в последний раз попыталась отговорить его от присутствия на спектакле, который она репетировала уже два месяца под покровом тайны. Он позвонил на работу Заве, намереваясь разделить с ней это испытание. Ему сказали, что операция превзошла все ожидания, и что Зава отдыхает в имении Бруштейнов в Нью-Джерси, а на работу выйдет в середине ноября.
Спектакль давали в помещении бывшего таможенного склада, предназначенного под снос, на берегу Гудзона. Бригада добровольцев расчистила это мрачноватое сооружение с бетонным полом, заваленное станками, ржавыми ящиками. На стальных столбах кое-как держался потолок из рифленого железа, который вздыхал от малейшего сквозняка. Внутри садовые стулья и скамейки окружали полукругом примитивную сцену, скрытую занавесом из двух грубо сшитых простынь, измазанных краской. В тот год снобизм антибродвейского театра был так силен, что в первый (и, как мы увидим, последний) вечер зал был полон. Публика (наполовину «клубное общество», наполовину гринвичский авангард) начинала терять терпение и топать ногами, поднимая приставучую пыль, пахнущую тухлой рыбой, когда занавес не без труда поднялся, открыв декорации, изображающие больничную палату: койка, стул, кресло и почему-то подсвечник (в тексте пьесы этому не додано никаких объяснений). Элизабет, автор и режиссер-постановщик, лично играла роль психопатки на сеансе психоанализа в больнице. В самых откровенных местах диалога по залу пробегал шелест, но через час этого потока общих мест начались зевки. Артур узнал в образе врача молодого негра в розовом пиджаке, которого мельком видел на улице, у дома Элизабет. Увещевания психоаналитика не могли успокоить тревоги больной, и Сэм (такое имя у него было по пьесе) приказал ей раздеться. Вообще-то публика ждала чего-то в этом роде с самого начала. Люди плутали среди темных доков не за тем, чтобы посмотреть обыкновенное театральное представление, а чтобы увидеть нечто новое, потрясающее, шокирующее — в общем, «великолепное». Атмосфера ожидания была такой плотной, такой впитавшейся в умы, что когда врач, устав биться о стену, воздвигаемую своей пациенткой, уложил ее голой на походную кровать, ожидание уступило место облегчению, словно публика, наконец, сейчас узнает, зачем пришла. Сейчас все желания исполнятся, сюжет приблизился к кульминации: скандалу во имя божественных прав театра. Артур плохо перенес обнажение и закрыл глаза, чтобы сохранить в неприкосновенности воспоминания о других, целомудренных раздеваниях Элизабет в комнате на Ректор-стрит или у нее дома. Раскрыл он их, когда зал издал потрясенное «ах!» Врач распахнул полу халата и явил своей пациентке радикальное лечебное средство…
Гринвичский кружок разошелся во мнениях, как и светская компания. Вперемешку раздались аплодисменты и свистки. Артур сохранял достаточно трезвомыслия, чтобы не реагировать на провокации такого рода, прекрасно сознавая, что, во всяком случае, его отношение к спектаклю будет слишком личным. Другие не видели прогнившего ангара, который того и гляди рухнет, убогости декораций, скуки этого психоанализа, неумелости актеров и заявляли о гениальности. Ревматичные стулья заскрипели, скамьи опрокинулись под наплывом фанатиков, торопившихся схватить за руку Элизабет или Сэма, спустившихся со сцены в халате, чтобы смешаться со зрителями. Артур подслушал «перлы», несколько поднявшие ему настроение: «Не видел ничего красивее со времен “Гамлета” с Лоуренсом Оливье. — Плохо только что очень скучно. — Когда она снимает трусы, это так называемый “театральный момент”. — Мы не знали, что у Элизабет такая красивая ж… — Все-таки это эффективнее вибратора. — В качестве заботы о публике постановщикам следовало бы раздавать номер телефона доктора Сэма. — Если бы я знал, что тут такая порнография, привел бы бабушку и невесту». Когда, наконец, он пробрался к Элизабет, то спросил, сама ли она делала декорации. Честное слово, он находил их превосходными по простоте и смелости. Она повернулась к нему спиной.
Вообще-то количество зрителей, шокированных чрезмерной откровенностью этой сцены, было относительно мало. Все боялись прослыть ретроградами. Наверное, теперь ждали неумолимого продолжения, бог весть чего еще более дерзкого, что уже завтра спишет этот спектакль в пасторали эмансипированных актеров. Возвращение по темным набережным, осторожными шажками, чтобы не наткнуться на рельсы, цистерны, контейнеры, пугающие силуэты динозавров — подъемных кранов и экскаваторов, наверняка усилило удовольствие от приключения.