Наутро мы с соседом Раджей опять сели каждый в свою дыру (зеленая бетонная краска все еще здорово держалась на скамеечке) под деревом с хобби, а каково хобби, такова и тень, потому как здорово припекло, и сосед Раджа отложил пластиковую тарелку с ужином на краешек скамейки. Как только он принялся пальцами расчесывать свои кудри, я стал вертеть головой в поисках образа, в сопровождении которого я покину этот мир, если меня вдруг поразит гром с ясного неба. Это тебе не шуточки шутковать, запомни, дорогой мой, напомнил мне сосед Раджа и взялся за тарелку с ужином. Потом он замолк до тех пор, пока не подобрал с тарелки последний кусочек брынзы, посыпанной карри. Жирными руками побаловался немного с пустой тарелочкой. Под занавес сосед Раджа, в порядке исключения, встряхнул кудрями, помотав головой.
Поскольку это не шуточки шутковать, можно сказать, что для меня все сложилось по-божески, учитывая, что новый контейнер, предназначенный для перерабатываемых отходов, установленный вплотную к ранее упомянутым у мини рынка, контейнер, которому нельзя отказать в некоторой пасторальной мягкости линий на голубом фоне с желтыми звездочками в круг, в красоте и сдержанности, принимая во внимание, что в последний момент (после того, как мы с соседом Владицей съездили на местное кладбище хоронить бабку с непростой, заверенной штампом историей жизни) без лишних вопросов врезался в душу, заняв в ней, так сказать, почетное место. Выдержал я беспорядочные нажатия соседа Владицы на газ и сцепление, вращения баранки, каких не бывает без веры в высшие силы, бордюры, собак с поджатыми хвостами и симпатичными мордами, телеграфные столбы, резкие торможения, рыдания ребенка в коляске. О, какая бы рученька после всего пережитого не восприняла бы грубую хватку как нежнейшую ласку, лишь бы только ноженьки соседа Владицы прекратили не поддающиеся никакой логике сгибания и толкания, а сучение конечностями перенеслось бы с педалей автомобиля на торную тропинку (на определенном участке тропы со временем прижилась мелкая галька с паркинга), которую сосед Владица топтал так, словно на ней вырастали все новые и новые педали сцеплений и тормозов, а не одуванчики и подорожник. Он мотался, сжав мою руку и крутя ее туда-сюда, словно это был руль. Еще с середины тропинки нам пришлось дать задний ход. Он сигнализацию забыл включить. Забыл, сказал он, мать ее так. Сигнализация на его микролитражке состояла из двух проволочек и механизма, выдранного из утробы дочкиной плачущей куклы. Ети его в душу. Эта матерщина относилась к тому моменту, когда ему пришлось пострадать от руки родной дочери. К самому акту включения хэнд-мэйд сигнализации сосед всегда подходил со всей строгостью, решительно нахмурившись. Сначала он, как и следует, загонял машину на стоянку, потом подходил сзади, укладывал ладони на багажник, при этом старательно отталкиваясь от земли, потому что по какой-то причине следовало именно сзади как следует потрясти машину с полминуты, и только после этого сигнализация включалась. Во время этой операции взгляд соседа Владицы блуждал где-то в небесных сферах. Если сигнализация включалась, то давала о себе знать кукольным плачем. Вот и в этот раз сосед опять уставился в небесные сферы, протягивая к ним руки, и от этого головокружительного процесса глаза его разбежались так, что один из них сквозь очки уперся в микролитражку самым строгим образом, хотя в этом взгляде было больше показухи, чем настоящей строгости, потому что в тот же самый момент второй глаз он не спускал с меня, наблюдая, чтобы – преодолев с попутным ветром метра полтора до места, где оставил меня – опять ухватиться за мою руку. Держись, машинка моя, да и я, сама видишь, тоже с него глаза не спускаю.