- Я понимаю это, господин мэр, - директор парка снова смотрел на Хорна, - неужели, вы думаете, что я хотя бы на минуту поверил, что госпожа Рэс-Ареваль решила переехать сюда? Я понимаю, зачем ей мой парк. Однако правосудие на ее стороне, мы ничего не изменим, господин мэр.
- Вы, - мэр сделал паузу, - возможно, ничего и не измените. Но я - могу. Я, к счастью, все еще в силах сделать так, чтобы в моем городе все шло так, как угодно мне. И как угодно горожанам, Аккенро, ведь никто не хочет, чтобы на месте чудесного парка образовался пустырь. И уж тем более мало кто хочет, чтобы эта земля вернулась...
- ...к прапраправнучке Родерика Рэс-Ареваля? - закончил фразу Эдвард Аккенро, - почему бы и нет? Господин Рэс-Ареваль был весьма уважаемой личностью, а его семья покинула город при обстоятельствах... скажем так, неоднозначных, как вы сами, я думаю, помните.
Господин Хорн нахмурился:
- Ничего двусмысленного я там не вижу, Аккенро. А от вас, между прочим, я жду не рассуждений о месте Родерика Рэс-Ареваля в истории города, а ответа на вопрос: вы со мной или нет? Вы хотите отдать парк этой Гвендолен или нет?
- Нет, господин Хорн. Не хочу. Вы правы, сейчас надо действовать, а не рассуждать, - выговаривая каждое слово, ответил господин Аккенро, - но что вы предлагаете?
- Существует достаточно способов, Аккенро, - слабо улыбнулся господин Хорн, - но мы поговорим об этом после Рождества: не хочу омрачать праздник даже этой Гвендолен, кем бы она ни была и на что бы ни претендовала. Я извещу вас о том, когда мы встретимся, господин Аккенро, - мэр Хорн встал из-за стола: беседа закончилась - весьма неопределенно, надо сказать, но, честно говоря, господин Аккенро был доволен этим: ему была противна сама мысль о том, что собирался предпринять мэр.
- Как, кстати, прошло открытие выставки? - неожиданно спросил Хорн.
- Очень хорошо, господин мэр, - ответил Эдвард Аккенро, - лучшего и ожидать трудно.
- Поздравляю, поздравляю. Возможно, я загляну туда завтра или послезавтра. А вы, господин Аккенро, придете ли на бал в мэрию?
- Да, конечно.
- И ваша очаровательная жена?
- Мальвина очень ждет этот бал, господин Хорн. Конечно, мы придем вместе.
- В таком случае, - мэр улыбнулся, но, как ни странно, недовольное выражение с его лица не исчезло, - до встречи на балу, господин Аккенро.
- До встречи, господин Хорн.
Эдвард Аккенро вышел из кабинета мэра, сбежал по лестнице на первый этаж, быстро прошагал по холлу - и, оказавшись на улице, с удовольствием вдохнул чистый холодный воздух.
- Ненавижу пыль, - пробормотал он. Часы на башне мэрии показывали начало первого. До встречи с господином Фольссенроггом у директора парка оставалось еще два часа, и господин Аккенро решил вернуться домой: пообедать и немного отдохнуть от тяжелого утра.
Что касается господина Фольссенрогга, то он, оказавшись в своем кабинете примерно в то же время, когда Гвендолен беседовала с господином Риттером, а Эдвард Аккенро - с мэром, весь следующий час занимался заполнением документом - той частью работы, которую многие считал скучной и лишней, а господин Фольссенрогг - необходимой и дисциплинирующей. Именно с этой точки зрения подходил он к составлению документации, а потому эта работа никогда прежде не казалась ему утомительной, а тем более - ненужной. В этот же раз получилось несколько иначе. Заполнив две или три страницы отчета, господин Фольссенрогг вдруг понял, что у него никак не получается сосредоточиться, что мысли его бродят где угодно, только не там, где им следует, что вместо бесконечных цифр и сухих слов отчета ему очень настойчиво хочется выводить на бумаге линии более длинный, более плавные и гармоничные, чем те, которые позволяли алфавит, каллиграфия и заданная обстоятельствами тема - ему хотелось рисовать, но под рукой не было ни сангины, ни угля, ни даже кусочка мела: менее всего на свете он желал, чтобы в Комитете узнали, чем на досуге занимается Йозеф Фольссенрогг, человек по общему убеждению очень серьезный и совершенно чуждый искусства (за что его и уважали многие - и он ценил это уважение), а потому господин Фольссенрогг хранил коробку с мелками для рисования дома, на работе же в многочисленных ящиках большого письменного стола невозможно было найти даже крохотный кусочек сангины или угля. Заполнив еще один лист, господин Фольссенрогг собрал исписанные и чистые листы в одну стопку (чего никогда прежде не позволял себе) и отложил в сторону. Не стремясь обдумывать причины, вызвавшие подобное, столь ему несвойственное, настроение, господин Фольссенрогг подошел к окну, долго смотрел на снег, сверкающий на солнце ярко-голубым и лиловым, смотрел на высокую - в три человеческих роста - пушистую елку, которую с утра устанавливали и все никак не могли установить перед Архитектурным комитетом, слушал совершенно безнадежные угрозы и проклятия, которыми рабочие осыпали уже порядком растрепавшуюся елку. «Помочь им что ли?» - мелькнула мысль, - «а то ведь до вечера будут мучиться». Отчет совершенно необходимо было сдать сегодня же до половины четвертого, но раз уж сосредоточиться на работе все равно не получалось, господин Фольссенрогг решил выйти на улицу и посмотреть, чем он мог помочь несчастной елке. Снег поскрипывал под ногами, все вокруг было непривычно ярким, воздух - чистым и холодным. Господин Фольссенрогг подошел к одному из рабочих, тому, который, видимо, руководил установкой елки.