- Прошу прощения, что вмешиваюсь, - обратился к нему господин Фольссенрогг, - однако вот уже почти час, как я имею возможность наблюдать за вашей работой... и у меня создалось впечатление, что она не совсем так успешна, как хотелось бы.
- Что? Вы со мной говорите? - рабочий изумленно уставился на господина Фольссенрогга.
- Да, с вами. Я мог бы, пожалуй, помочь вам установить эту елку.
- Э-э, а вы кто? - взгляд рабочего сделался было недоверчивым, но потом вдруг прояснился - а! Кажется, я вас помню! Вы же господин Фольссенрогг. Вы выставкой этой в парк занимались, так? Мое имя Вильгельм Трик, мой сын, тоже Вильгельм, работал с вами. Говорит, вы строгий очень, но толковый.
Господин Фольссенрогг кивнул:
- Можно и так сказать, хотя мне казалось, что я не строже прочих, а вот сын ваш и другие рабочие бестолковые, конечно, но если найти подход к ним, то толк-таки выйдет.
Вильгельм Трик хмыкнул то ли от возмущения, то ли от смеха, и сказал:
- Можно и так. Вы, и правда, поможете нам? А то с утра никак не управимся.
- Да, конечно. Думаю, помогу.
Елку установили очень быстро, гораздо быстрее, чем мог надеяться Вильгельм Трик, после чего он распустил рабочих, сам же подошел к господину Фольссенроггу и предложил сходить куда-нибудь и отметить победу над елкой. Господин Фольссенрогг рассудил, что более получаса это едва ли займет, и согласился. Так, потихоньку, а оттого незаметно, рождественская суета охватывала и господина Фольссенрогга, правда в этом году она была какой-то странной, не такой как прежде, более неприметной и постепенной - да, но также более лихорадочной и беспокойной. Немного вниз по улице, через два или три дома от Архитектурного комитета, располагалось заведение господина Ривля «Гусеница», где архитекторы обычно обедали, а также отмечали различные торжественные, веселые или просто достойные того, чтобы их отметили, события. Туда-то и решили заглянуть Вильгельм Трик и господин Фольссенрогг, причем, как и предполагал последний, посещение «Гусеницы» не затянулось надолго: не прошло и получаса, как Вильгельм Трик, отмахнувшись от возражений господина Фольссенрогга, заплатил за них обоих и они, вполне довольные друг другом и «Гусеницей», вышли на улицу. Попрощавшись с Триком, выслушав еще раз множество благодарностей от него, господин Фольссенрогг направился в Архитектурный комитет. В дверях он едва не столкнулся с Гвендолен Рэс-Ареваль, уходившей после встречи с господином Риттером.
- Прошу прощения, - господин Фольссенрогг посторонился, пропуская госпожу Рэс-Ареваль и придерживая тяжелую дверь.
- Благодарю вас, - Гвендолен рассеянно кивнула господину Фольссенроггу и вышла на улицу. Он проследил за ней взглядом, увидел, как она села в карету и, уже закрывая дверь, услышал ее слова, обращенные к кучеру: «Теперь мы, пожалуй, едем к Аккенро».
Господин Фольссенрогг решил, что, наверное, не стоит сейчас размышлять о том, какие дела могут связывать загадочную (а именно такой казалась ему Гвендолен Рэс-Ареваль) незнакомку с директором парка. Гораздо более интересным и почему-то очень важным представлялось ему вспомнить, на кого же все-таки была похожа незнакомка. Она не показалась ему красивой. Цвет и форма ее глаз, носа, губ, линия скул и подбородка - все это было правильным и гармоничным, но также господин Фольссенрогг видел, что и глаза, и губы, и подбородок говорят о том, что их обладательница - капризна и эгоистична, рассеянна, что она требует многого от окружающих, считая, что не обязана отдавать что-то в ответ, что она может поступать жестоко, глупо - но никогда она не совершит необдуманный поступок. Последнее не могло не понравится господину Фольссенроггу, но в этом предположении он был менее всего уверен, прочие же казались ему очевидными и очевидно-верными.
Госпожа Рэс-Ареваль приняла решение поехать к директору парка, уже попрощавшись с господином Риттером, а потому президент Архитектурного комитета не знал, куда отправилась Гвендолен, иначе он непременно отговорил бы ее от этой идеи: менее всего господин Риттер желал, чтобы госпожа Рэс-Ареваль беседовала наедине с Эдвардом Аккенро, раз уж час или около того назад она сама же призналась ему, Риттеру, что Аккенро показался ей обаятельным.