- Благодарю вас, Эдвард, но я пойду - дела, знаете ли...
Господин Локранц растворился в толпе и вскоре Эдвард Аккенро услышал его дребезжащий голос:
- ...весьма оригинальная композиция, обратите внимание, господа, на то, как...
Господин Аккенро прошел по всем залам павильона, выслушал благодарности от пяти или шести посетителей, узнавших его, несколько минут задумчиво изучал картину Ф. Никке, наконец, решив, что уже, пожалуй, пора возвращаться в Архитектурный комитет, попрощался с господином Локранцом, с Тирссеном и вышел из павильона. Накануне - из-за хлопот с ремонтом, утром - из-за спешки и неприятной беседы с мэром господин Аккенро не заметил, что засыпанный снегом, полный веселых цветных фонарей, которые горели даже днем, парк выглядел удивительно празднично и красиво. Теперь же, выйдя из павильона, он просто застыл в изумлении, глядя на побелевшие от снега деревья, на тропинки, прежде грязные из-за постоянных дождей, теперь же совершенно преображенные снегом, на яркие фонарики, на карусели, на лотки со сластями и мороженным, на веселых людей, на детей, которые превратили маленький пруд в каток, на снеговиков и снежные домики, во множестве выросшие на полянах. И Гвендолен Рэс-Ареваль хочет все это уничтожить? Эдвард Аккенро решительно покачал головой в ответ на свои мысли. Нет, нет, нельзя ей это позволить.
- Э-э, господин Аккенро, - прервал мрачные размышления голос Имре Тирссена, - пока вы не ушли...
- Да, господин Тирссен, - Эдвард Аккенро посмотрел на дворника своим обычным рассеянно-состредоточенным взглядом, - вы что-то хотели?
- Да, господин Аккенро, - хотя Имре Тирссен выглядел совершенно довольным, было видно, что старик очень устал, - я бы хотел сходить пообедать в сторожку... если это никого не затруднит, конечно.
- А! - Эдвард Аккенро немного растерялся, - идите, конечно, а что вас смущает?
- Но ведь я продаю билеты, господин Аккенро! Не могу же я запереть посетителей в павильоне, чтобы пока меня не будет, никто не прошел без билета! - Тирссен, очевидно, рассматривал свою новую должность как повышение по службе и относился к ней очень ответственно.
- О, господин Тирссен, - Эдвард Аккенро улыбнулся, - думаю, ничего страшного не произойдет, если какой-нибудь ребенок или совсем уж бедный студент пройдет без билета: ведь больше никому это не надо. Остальные, господин Тирссен, будьте уверены, дождутся вас, если, особенно, вы поручите кому-нибудь предупреждать всех желающих о том, что у билетера перерыв на обед. Или можно повесить табличку с такой надписью, как вы думаете?
- Господин Аккенро, спасибо большое, - обрадовался старик, - где-то в кладовке как раз в этом павильоне у меня и была такая табличка! Сейчас я ее принесу... если вас не затруднит: три минуты подождите меня, пожалуйста!
- Да-да, идите, конечно.
Имре Тирссен исчез в павильоне ровно на три минуты, после чего Эдвард Аккенро увидел, как дворник вешает табличку с надписью «У билетера обед. Не входите, пожалуйста, без билетов», попрощался с Тирссеном и вышел из парка. Ветер усилился, небо, такое ясное с самого утра, стало затягивать тучами - не грязно-серыми или черными, как перед грозой, а молочно-белыми, словно полными снега, обещающего вот-вот просыпаться на город, будто желая искупить долгое бесснежие; небо и ветер говорили о снеге. Но радость, вызванная выставкой, снегом и этим легким предпраздничным безумием, вскоре уступила место мрачным мыслям о весьма неопределенном будущем парка. Все планы, все идеи, которые Эдвард Аккенро старательно продумывал весь этот год, теперь таяли - так растает этот волшебный снег, как только станет немного теплее.
Господину Фольссенроггу все-таки удалось собраться с мыслями, и за какой-то час он закончил внезапно ставшую такой скучной работу с документами; он вызвал секретаря господина Риттера и передал ему эти документы; теперь - до самого нового года - он был совершенно свободен: мог любоваться снегом, мог позволить рождественской суете захватить его с головой, мог размышлять (и даже мечтать, и видеть любые, пусть и сумасшедшие, сны), рисовать - что угодно. Хотя господин Фольссенрогг очень любил свою работу, но эти предновогодние дни, их странное безвременье, их лихорадку, он все-таки любил больше. Вот и теперь, завершив все дела этого года, он с радостью размышлял о тех нескольких днях полной праздности, которые всегда выпадали на конец года у тех, кто, подобно ему, успевал закончить всю работу до Рождества. Пожалуй, могло показаться, что за этими размышлениями (или, возможно, мечтами) господин Фольссенрогг совершенно позабыл о предстоящем визите господина Аккенро, но это было не так: господин Фольссенрогг вообще мало, о чем забывал, и теперь среди размышлений о предстоящем отдыхе в голове господина Фольссенрогга вертелась какая-то странная, ужасно назойливая и довольно нелепая идея: не сочтет ли господин Аккенро возможным пригласить его сегодня на чай? От этих то ли размышлений, то ли мечтаний господина Фольссенрогга отвлек стук в дверь: стучал, как следовало ожидать, господин Аккенро.