тому что люди остаются людьми, в кринолинах они, парике или костюме ангела. Вот вам история о двоих, брате и сестре, по свидетельствам современников, противоестественно влюблённых друг в друга, которые поначалу показались истинными ангелами, а потом...» Вдруг дверь библиотеки распахнулась (Мальвина вздрогнула), вбежал Герберт. - Мама! - он удивленно посмотрел на Мальвину, в глазах которой читался неприкрытый ужас, удививший мальчика, - что-то случилось? Ты странно выглядишь. - Нет, Герберт, - резко ответила Мальвина, - ничего не случилось. Все хорошо. Она вылетела из библиотеки, оставив сына гадать о том, что же все-таки произошло. Ей не хотелось сейчас говорить с Гербертом, видеть Герберта и даже думать о Герберте, ей это было противно. Мальвину снова трясло, она с отвращением думала о вечернем чае с господином Фарником, чьи нелепые истории обычно веселили ее, но теперь от одной мысли о них, ее начинало тошнить. Внезапно она заметила, что к воротам подошел Эдвард. «Почему не приехал?» - рассеянно подумала Мальвина, но впрочем, это ее ничуть не интересовало. Она медленно спустилась по лестнице, вцепившись в перила: голова кружилась так, что два или три раза Мальвина пропускала ступеньку и едва не падала. - Мальвина! Что-то случилось? - Эдвард смотрел на жену с тем же выражением, с каким до этого смотрел на нее Герберт. Мальвина отвела глаза: - Все в порядке, - для серьезного разговора еще не время, решила она, - я немного устала: этот снег, выставка... Ты говорил с господином Фольссенроггом? - Да, - Эдвард пристально смотрел на жену, - он согласен работать со мной. Ты не больна? Может, отменим Фарника? - Нет, Эдвард, со мной все в порядке. Просто голова закружилась, - рассеянно пробормотала Мальвина, отворачиваясь от мужа, - я бы все-таки хотела, чтобы он пришёл: Рождество скоро, а ему, наверное, особенно одиноко в эти дни. Эдвард пожал плечами: - Хорошо, если тебя не утомит его визит, пусть приходит. Эдварду казалось, что Габриель Фарник нравится Мальвине, ее же ответ несколько разочаровал его - Мальвина просто жалела их соседа-вдовца, вовсе не испытывая к нему ничего похожего на симпатию. Эдвард посмотрел на высокие напольные часы, стоящие между окнами: было около четырех, за окном начинало темнеть, хотя настоящие сумерки - из-за снега - должны были наступить еще не скоро, ветер все усиливался. - Мальвина, я пойду к себе, пожалуйста, не беспокой меня до вечера, пока Фарник не придет, и детей предупреди... А! - Эдвард остановился на третьей ступеньке, - совсем забыл: я пригласил сегодня к нам на чай господина Фольссенрогга и Освальда, ты, надеюсь, не возражаешь? Мальвина удивленно взглянула на мужа. Неожиданное ли его сообщение, или что-то иное было тому причиной, но панический ужас, мутящий ей разум и сжимавший сердце, вдруг отступил и исчез, даже воздух - который прежде было тяжело, почти больно вдыхать - сделался, словно прозрачнее и чище: - Нет, Эдвард, - голос ее отчего-то дрогнул, - так даже лучше: ты не будешь скучать, ведь Габриель тебя порядком утомляет. Ты спустишься в семь? - Да, - Эдвард кивнул и ушел к себе в комнату, оставив Мальвину недоумевать: зачем ее муж пригласил к ним таких разных и маловероятно, что интересных ему (во всяком случае, ей так показалось) людей, потому что если с господином Локранцом ещё можно было хоть о чём-то поговорить, то господин Фольссенрогг вдруг представился Мальвине необразованным и очень скучным человеком, которого едва ли можно терпеть в гостях, а тем более - получать удовольствие от его общества. Гвендолен Рэс-Ареваль не торопясь шла по главной улице города, где располагалось большинство магазинов. С неба время от времени летели снежинки, они кружились на ветру, вспыхивая крошечными звездочками на фоне черных веток, терялись из вида - словно тая в воздухе; начинало темнеть, сумерки незаметно опускались на город, огни рождественских фонарей становились ярче. Полчаса назад Гвендолен зашла в большой магазин готового платья, чьи витрины сверкали в огнях разноцветных фонариков и гирлянд, и купила себе платье - изумрудно-зеленое, украшенное причудливой вышивкой и бисером, теперь она возвращалась в гостиницу, чтобы там переодеться для ужина у господина Риттера. Холодный вечерний воздух дрожал от веселых голосов, звенящих отовсюду, от глухого цокота копыт и скрипа снега, от музыки, льющейся из окон ресторанов; Гвендолен невольно поддавалась этому ожиданию праздника, невольно становилась - хотя бы на несколько дней - частью этого города, пусть не такой важной, как ее предок, но, тем не менее - необходимой частью, и, казалось, что без это невысокой, очень изящной женщины, идущей по главной улице, так гордо подняв голову, город что-то потерял бы, хотя на самом деле, все было наоборот: эта женщина собиралась отнять у города его парк, но для Праздника и для Города сейчас это не имело никакого значения. Много лет назад гостиница, где поселилась Гвендолен, называлась весьма гордо «Герб Рэс-Аревалей», но после того как фамилия эта потеряла прежнюю популярность, тогдашний владелец гостиницы переименовал ее в «Уютный двор», опасаясь, что если он использует в названии чью-нибудь фамилию, то не исключено, что лет через пятьдесят его сыну или внуку придется снова менять название, а эта процедура была не из легких и быстрых. Нынешний владелец гостиницы, Кристиан Рик, внук того, кто предусмотрительно назвал ее «Уютным двором», еще утром засвидетельствовал свое почтение госпоже Рэс-Ареваль, несколько раз повторив, что если бы обстоятельства складывались менее печально, то гостиница до сих пор бы носила гордое название «Герб Рэс-Аревалей», которое ему, Кристиану Рику, нравится определенно больше глупого «Уютного двора», бывшего всего лишь необходимой данью неблагоприятной политической обстановке. В гостинице все уже прекрасно знали, что за важная госпожа остановилась у них, а потому весь персонал, оказавшийся в холле, когда двери распахнулись и вошла Гвендолен, принялся почтительнейшим образом приветствовать ее. Гвендолен ответила им сдержанной улыбкой, отказалась от предложения помочь отнести наверх сверток, что она держала в руках, и поднялась к себе в номер: собираться на ужин к Риттерам. Господин Риттер с семьей жил в большом трехэтажном доме, украшенном цветистым и весьма замысловатым гербом и девизом «Чем больше, тем лучше!». Располагался «Троттервил-хаус» на самой городской окраине. Дом этот построил прапрадед или даже прапрапрадед господина Риттера, господин Альбин Троттервил-Риттер, несколько лет занимавший пост мэра города и прославившийся, как самый плохой мэр за всю историю города. Мэра Троттервила не любили так же сильно, как любили мэра Рэс-Ареваля, считая, что Троттервил выстроил дом на деньги, украденные из городской казны. Были ещё кое-какие события, из-за которых Альбина недолюбливали, но эти события старались забыть. Внуки злополучного мэра оставили себе вторую часть фамилии, не желая, чтобы первая служила окружающим лишним напоминанием об Альбине Троттервиле; один из пятнадцати правнуков (и семи правнучек) стал президентом Архитектурного Комитета, его уважали, как человека безупречно честного (хотя таковым он не являлся), ответственного (что было правдой), отдающего все силы на труды во благо города (что также не совсем соответствовало истине); кроме господина Якоба Риттера в городе жили еще три правнука и одна правнучка Альбина Троттервила, игравшие менее заметную, но не менее важную роль в жизни города. Семья господина Якоба Риттера состояла из него самого, его супруги, которую звали Луизой, бывшей на десять лет младше мужа, двоих сыновей-близнецов, Альберта и Клауса, и шестерых дочерей, три из которых родились одновременно, а значит, похожи были как две (вернее, конечно, три) капли воды. Кроме того, в эти предрождественские дни в доме господина Риттера гостили его тетушка по линии матери с супругом и кузина по линии отца, госпожа Риттер-Альгирро с двумя детьми, девочкой и мальчиком. Таким образом, хоть они и отказались от первой части фамилии, но девизу продолжали следовать: тем больше Риттеров, тем лучше. Сыновья господина Риттера учились в той же школе, что и Герберт Аккенро, и также как он, приезжали в отчий дом только на каникулы, но - что отличало их от сына Эдварда - они оба очень любили пребывание в школе и ненавидели каникулы: вовсе не потому что так уж были склонны к учению, скорее из-за своих непрекращающихся ссор с отцом, которого неизменно расстраивало то, что сыновья - поздние и самые любимые дети - учились спустя рукава и любили школу только потому, что не любили дом. Три старших дочери господина Риттера давно были замужем, но по настоянию госпожи Луизы Риттер жили со своими мужьями и детьми в доме Троттервила, где места хватало на всех. Младшие дочери - тройняшки - до сих пор не вышли замуж, видимо потому что никак не могли найти себе мужей, которые были бы также неотличимы друг от друга, как они сами, и это, надо сказать, очень беспокоило госпожу Риттер, их мать, которая любила приговаривать, вздыхая, что у нее до сих пор детей больше, чем внуков. Это было действительно так: у старшей дочери господина Риттера был двенадцатилетний сын, у второй дочери - пятнадцатилетняя дочь, у третьей - семилетний сын и пятилетняя дочь, а значит, у госпожи Луизы Риттер было всего четверо внуков и при этом восемь детей. В тот вечер, когда госпожа Рэс-Ареваль должн