подин Фольссенрогг, - обычная рассеянность исчезла из глаз Эдварда: разговор был очень интересен ему, - если бы вы были преподавателем, то я не назвал бы неучтивостью сообщение о том, что, предположим, мой сын отстает в учении. Так и здесь: вы же архитектор, вы просто сравниваете два дома и говорите, какой из двух, по вашему мнению, лучше. - Приятно слышать столь разумные слова, господин Аккенро, - кивнул господин Фольссенрогг, - многих бы обидело мое мнение, многим показалось бы, что, сказав «ваш дом хуже», я оскорбляю их лично, говорю «вы хуже» но ведь это не так. - Нет, не так. Локранц, например, отлично относится к Аррельсу, и терпеть не может... нашего второго выдающегося художника, забыл его имя... - Дорен Морган, - подсказала Мальвина. - Да-да, он терпеть не может Моргана. Но в то же время он не любит картины Аррельса, считая их слишком пестрыми, а вот картины Моргана ценит очень высоко. - А когда, кстати, Освальд придет? Он задерживается, - заметила Мальвина. - Должен прийти, он обещал, - ответил Эдвард Аккенро тоном, который, казалось, вызвал у господина Фарника бурю возмущения, отразившуюся в его взгляде на Эдварда. - Господин Освальд Локранц, художественный распорядитель выставки?! - удивленно спросил господин Фольссенрогг. - Да, он самый, - подтвердил Эдвард Аккенро, - он был очень рад, когда узнал, что вы тоже придете. Он хотел поговорить с вами о картине вашего племянника. - Надеюсь, - улыбнулся господин Фольссенрогг, - поговорить в положительном смысле? Это первая его картина, которую он решился выставить. - Исключительно в положительном, - подтвердил господин Аккенро, - не беспокойтесь. - В таком случае, - глаза господина Фольссенрогга довольно блеснули, - я жду его с нетерпением. Вошла горничная, а за ней в комнату влетел Освальд Локранц. - Вам уже не нужно его ждать, - тихо сказал господин Аккенро. После чего он поднялся с кресла, чтобы поприветствовать господина Локранца. - Освальд, вот и вы! - Добрый вечер, Эдвард! Добрый вечер, Мальвина! - господин Локранц выглядел по обыкновению встрепанным, но на сей раз веселым, а не расстроенным, - о, господин Фольссенрогг и господин Фарник! Очень рад вас видеть! Поскольку господин Фарник занял место на диване рядом с Мальвиной, а кресел больше не было, господин Локранц, растерянно оглядевшись, заметил, стул с высокой спинкой, придвинул его к столику и сел, с таким выражением на лице, будто в его, Локранца, жизни не было дня лучше. - У вас отличный чай, Эдвард! - заявил он, сделав несколько больших глотков. - Да-да, - подхватил господин Фольссенрогг, - замечательный чай, вкуснее я не пробовал. Где вы его берете? - В чайной лавочке на соседней улице, - ответила Мальвина, после того как Эдвард недоуменно пожал плечами: для него весь чай был совершенно на один вкус, пожалуй, он бы даже черный от зеленого отличил бы только по цвету - и то, если бы заметил, что цвет у них разный. - Я не знал, что там есть чайная лавочка! - удивленно сказал господин Фольссенрогг, - давно она там? - Нет, - оживился господин Фарник, - всего несколько месяцев. Ее открыл двоюродный брат моей бедной Милоны... Он вздохнул и уставился в свою чашку, словно внезапно нахлынувшая скорбь не давала ему продолжить беседу. Господин Фольссенрогг подумал, что Фарнику, пожалуй, было бы приятно, если бы кто-нибудь сейчас спросил его о Милоне, потому он и обратился к Фарнику: - Ваша супруга была, полагаю, прекрасной женщиной и прекрасной женой? - Да, безусловно, - почти весело ответил господин Фарник, обрадовавшись, что кому-то интересна его жена, - мы много лет прожили вместе... - Возьмите пирожное, Габриель, - неожиданно вмешалась Мальвина, - вот эти, с вишенками - очень вкусные. Их Анна покупает в центральной кондитерской. - В той, где работает Пьер? - уточнил господин Локранц, лицо господина Фарника снова приняло обиженное выражение, но теперь к обиде примешивалось еще и разочарование: он не ожидал, что Мальвина, которая всегда выслушивала его, всегда так близко к сердцу принимала его переживания, перебьет его - еще и таким глупым предложением. - Да, - Мальвина кивнула, не глядя на Фарника, что его еще больше задело: она беседует о пирожных с этим болтуном Локранцом! - Он настоящий художник, не так ли? Думаю, если бы он попробовал себя в изобразительном искусстве, то у него обнаружился бы незаурядный талант, вы согласны со мной, Эдвард? - Да, Освальд, согласен. - Но вы смеетесь надо мной! - воскликнул Освальд Локранц, заметив веселый блеск в глазах Эдварда Аккенро, - вы опять смеетесь! - Мне кажется, - господин Фарник решил воспользоваться случаем и отомстить, - я даже уверен в том, господин Локранц, что сравнивать кондитера и художника, по меньшей мере, нелепо, потому я думаю, что вы пошутили, а Эдварда эта шутка насмешила. - Я вовсе не счел ваши слова шуткой... - попытался оправдаться Эдвард, но было уже поздно: Освальд Локранц сник, а длинный нос Габриеля Фарника стал от радости как будто еще длиннее. - Господин Аккенро говорил, - обратившись к Локранцу, господин Фольссенрогг нарушил воцарившуюся было обиженную тишину, - что вы хотели поговорить со мной о картине моего родственника? - Да-да, - оживился Освальд Локранц, - я хотел узнать, продается ли она? - Кто-то хочет купить ее? - это был очень неожиданный вопрос для господина Фольссенрогга: деньги и рисование находились настолько друг от друга далеко в его представлении, и мысль о том, что кто-то захочет купить «Ангелов» просто не приходила ему в голову - и он (что случалось очень редко) не смог ответить сразу. Локранц, и без того задетый уже словами Фарника, принял молчание за оскорбленный отказ и всполошился: - Я понимаю, что эта картина очень дорога вашему родственнику... но... не подумайте, что я... что я... - Освальд, успокойся, - одернул его Эдвард Аккенро, - дай ему подумать, хорошо? - Да-да, позвольте, я подумаю над вашими словами, - подтвердил господин Фольссенрогг, - ваше предложение очень уж неожиданно. - Как же неожиданно?! Но ведь картина - едва ли не лучшая на выставке... вы же сами это понимаете, ваш родственник наверняка показывал ее вам в процессе работы... он не думал о возможности продать ее? - Нет, - покачал головой господин Фольссенрогг, - поверите ли, но мы никогда не говорили с Фран... Фри... Франциском о том, что кто-то может купить картину. Понимаете, господин Локранц, деньги и искусство... - А! - обрадовался Освальд Локранц, теперь понял! У вас очень далекий от приземленных сфер жизни племянник, так? Он даже не думает о деньгах!.. Это благородно: рисовать ради искусства, а не на продажу!.. Впрочем, я могу понять: я и сам, можно сказать, обладаю парой бесценных сокровищ, которые не продам, даже если буду голодать. Но чем же он зарабатывает на жизнь? - Боюсь, ничем. Я выделяю ему небольшое содержание. - Вы, наверное, очень строгий дядя? - спросила Мальвина, - как в романах, да? Все, кроме господина Фарника, рассмеялись: ему не нравилось то, что центром беседы внезапно стал «болтун» Локранц и «недотепа» Фольссенрогг. - Я стараюсь, чтоб ему хватало на жизнь и на материалы для рисования, потому едва ли меня можно назвать классическим скупым дядюшкой: они обычно не одобряют пристрастие племянников к рисованию или любому другому виду искусства, госпожа Аккенро. - У моей несчастной жены, - господин Фарник, поборов обиду, решил поддержать разговор, но говорил он при этом таким унылым голосом, что всем стало скучно от одного только его звука, - также был племянник: страшный бездельник, должен сказать, и тоже понемногу занимался искусством. Кажется, писал роман. Впрочем, может, и стихи, я не помню. - И что с ним сейчас? - вежливо спросила Мальвина, хотя ей совсем не понравилось то, что уже второй раз Габриель пытается оскорбить одного из ее гостей. - О, я не знаю, - еще более уныло ответил Габриель, - я разорвал с ним всякую связь после смерти Милоны: стал бы я, по-вашему, дорогая Мальвина, содержать бездельника, который только и знает, что просить деньги на свои глупые идеи, из которых он все равно ни одну не доводит до конца? Или доводит... я не знаю, но идеи у него были преглупые, дорогая Мальвина, поверьте. - Он живет в нашем городе? - уточнил господин Фольссенрогг. - Да, если не переехал, - пожал плечами господин Фарник, который совершенно не понимал, чем какой-то племянник его покойной жены интересней самой Милоны. - А что за бесценные сокровища хранятся у вас, господин Локранц? - обратилась Мальвина к распорядителю выставки, который, казалось, уже подготовил смешное и ироничное замечание, которым собирался сразить Фарника. Всё-таки не стоило быть слишком жестокими с Габриэлем. - О, - Локранц сделал широкий жест, - не знаю, какими путями, но среди документов моей покойной матери я недавно нашёл карандашные наброски стопятидесятилетней давности, не меньше. На одном изображалось последнее в нашем городе рождественское шествие. Помните, то самое... Но когда никто не понял, о чём речь, Локранц не стал продолжать, замявшись. О «том самом шествии» в городе старались забыть - и, видимо, с успехом старались - столь же сильно, как и о события, омрачивших правление Альбина Троттервила-Риттера. - Удивительное, - после секундной паузы продолжил Локранц, - произведение. Все эти люди на рисунке - словно заглядываешь в колодец, где показывают прошлое. И все так выразительны: и девушка, изображающая Деву Марию, и пастухи, и прохожие, которые глазеют на шествие. - А ангелы? - поинтересовался Габриэль Фарник мстительно. Локранц воззрился на него и заго