- Эдвард, - обратился господин Локранц к хозяину дома, - честное слово, благодарю вас за приятнейший вечер, который выветрил у меня из головы все мрачные мысли. На вашу голову, надеюсь, он оказал такое же воздействие.
- Освальд, вы тоже собираетесь уходить, я правильно понял? - спросил Эдвард Аккенро.
- Именно так, Эдвард, иначе я рискую напроситься на ужин, а это было бы крайне невежливо по отношению к моей кухарке.
- В таком случае, я провожу вас обоих. Мальвина, - Эдвард Аккенро повернулся к жене, - я оставлю тебя ненадолго с Габриелем, ты не возражаешь?
Внезапно Мальвина поняла, что возражает, и даже не просто возражает, а категорически против. Она выглядывала в окно и знала, что снова пошел снег - и ей, пожалуй, очень бы хотелось проводить гостей, чтобы идти под этим снегом, - но она вынуждена оставаться в скучной гостиной с невыносимым господином Фарником.
- Не возражаю, Эдвард. Возвращайся скорей: там сильный снег. До свидания, Освальд, до свидания, господин Фольссенрогг. Спасибо вам за приятный вечер.
- Это мы должны благодарить вас, госпожа Аккенро, - ответил господин Фольссенрогг.
Наконец, к нескрываемой радости господина Фарника, они ушли. Габриель Фарник повернулся к Мальвине, с которой сидел на одном диване:
- Вы прекрасная хозяйка, Мальвина, - торжественно сказал он.
- В самом деле? - безучастно переспросила Мальвина: ее хорошее настроение, ее удивительная, непривычная беззаботность мгновенно исчезли, едва только ушли Освальд и господин Фольссенрогг. - С чего вы это взяли?
- Вы были так вежливы с двумя этими невыносимыми господами, - ответил Габриель Фарник. Безучастность Мальвины мгновенно испарилась:
- Что вы сказали, Габриель? Вы назвали моих гостей «невыносимыми господами»? - голос ее изменился: стал резким и холодным, она принялась глотать гласные - как случалось всегда, если она раздражалась или пугалась, а в лице появилось какое-то странное выражение.
- Но разве вы так не считаете, Мальвина? - удивленно спросил Габриель Фарник. - Я понимаю, вы - хозяйка и с вашей стороны просто неприлично считать гостей невыносимыми. Это похвально...
- А с вашей стороны, Габриель, оскорбительно высказывать подобные мысли, - быстро и резко проговорила Мальвина, - и я бы предпочла, что бы вы оставили их при себе и не выносили за порог собственного дома.
- О, Мальвина, простите, - забормотал господин Фарник, он растерялся: ведь ему показалось, что Мальвина, также как и он, была не очень-то рада этим двоим, - да-да, с моей стороны это действительно не совсем вежливо так отзываться о ваших гостях. Да-да...
Он умолк. Мальвина тоже молчала, считая, что ей не о чем говорить с Габриелем Фарником, а, кроме того - смертельно завидуя мужу, который сейчас идет там, под летящим снегом. «Как, интересно, зовут господина Фольссенрогга?» - вдруг подумала Мальвина и едва не спросила об этом у Габриеля Фарника, который все еще сидел с ней на одном диване, но чувствовал себя при этом все более неуютно и все никак не мог решиться уйти. Однако пять минут холодного молчания придали ему сил:
- М-мм-ммм, Мальвина, боюсь, мне тоже пора, - неловко сказал он.
- Да, конечно, Габриель, - безразлично сказала Мальвина, - вы же найдете свое пальто и дверь? Позвольте не провожать вас?
Всякий, кто знал Мальвину Аккенро, изумился бы, услышав эти слова: она никогда раньше не позволяла себя говорить с гостями таким тоном, такими словами - это было слишком грубо для нее. Изумился и Габриель Фарник и выразил свое изумление тем, что, мыча себе под нос что-то невразумительное, послушно покинул ее дом, забыв даже попрощаться. Он вышел во двор, мгновенно ослеп от густого снега, летящего в глаза, случайно натолкнулся на снежный дом, выстроенный Гербертом и Иветтой, и в полном расстройстве чувств побрел к себе домой: этот вечер стал самым большим в его жизни разочарованием за последние десять лет.
Снег летел и летел, залепляя глаза, собираясь в небольшие сугробы на голове, на вороте пальто, отдельный снежинки попадали в рот и таяли там, становясь холодными каплями, которые там приятно было проглатывать - словно крохотные кусочки мороженого, падающие с неба. Господин Аккенро проводил своих гостей до парка, откуда господин Локранц уехал, отыскав не без труда свободную карету, а господин Фольссенрогг решил еще прогуляться. Этим вечером парк сиял еще ярче, чем прошлым: потому что светились не только огоньки, фонарики и гирлянды, светились бесчисленные снежинки, кружащиеся в воздухе, светился снег, устлавший дорожки и полянки, в разрывах туч серебристым светом светила луна. И в этом сиянии - золотом, серебристом, красном, зеленом и синем, - радостью светились лица людей, которых до сих пор в парке было множество: никто не хотел возвращаться домой в такой чудесный вечер - и теперь не только дети, но и взрослые радовались снегу. Но господин Фольссенрогг не собирался гулять в парке в этот вечер, ему нужно было обдумать кое-что, а для размышлений парк не подходил: слишком много там было всего, что легко отвлекало: и фонарики, и лотки с мороженым и сластями, и карусель, и гуляющие повсюду люди. Нет, господину Фольссенроггу нужно было просто идти по улицам города, причем по тем улицам, на которых было меньше всего людей, потому, подождав, пока уедет господин Локранц и уйдет господин Аккенро, господин Фольссенрогг зашагал прочь от парка, в сторону дома Мальвины, а потом еще дальше, почти за город, к тому лесу, у которого стоял дом Альбина Троттервила-Риттера, который был едва ли не первым мэром города и остался в памяти горожан, как самый плохой мэр, хотя господин Фольссенрогг толком ничего не знал о причинах этой нелюбви. Дело было, конечно, в каких-то ужасных сплетнях, но господин Фольсенрогг сплетни не любил.