- С удовольствием, господин Локранц. Похоже, этот день был нужен для того, чтобы мы с вами изменили к лучшему наши мнения друг о друге.
- Вполне, вполне возможно! - пробормотал господин Локранц, садясь в карету. Когда же к нему присоединился господин Фольссенрогг, Освальд Локранц крикнул кучеру:
- Едем! - и карета покатилась по пустой улице, но она не казалась пустой: снег наполнял ее - он скрипел под колесами, летел с неба и был повсюду - как и прошлой ночью, город тонул в серебристом потоке, терялся в нем, становился невидимым: очертания домов и деревьев размывались и пропадали, желтый свет фонарей растворялся в серебре, и только где-то вдалеке угадывалось красноватое сияние - то были огни парка.
«Снег словно отделяет один день от другого», - пришло в голову господину Фольссенроггу и он, не задумываясь, поделился этой мыслью с господином Локранцом, который дрожал от холода, вжавшись в сиденье кареты.
- Как вы сказали?! - переспросил господин Локранц, мгновенно позабыв про мерзнущие руки и ноги. Господин Фольссенрогг повторил свои слова. Освальд Локранц на полминуты высунул голову из окошка кареты, а потом задумчиво сказал:
- Да, вы правы. Отделяет. Он как ластиком стирает сегодня, чтобы нарисовать новое сегодня, то, которое завтра. Это вы сами придумали?
- Да, только что пришло в голову. В нашем городе так давно не было снега, что мысль эта кажется удивительно новой, хотя наверняка, она уже много раз звучала.
- Хм, - пробормотал господин Локранц,- должен заметить, что мысль эта вам как-то не... м-м-м, не подходит.
- Что вы хотите этим сказать? - спросил господин Фольссенрогг, хотя прекрасно понимал, о чем говорит господин Локранц.
- Она слишком абстрактна для вас, - не задумываясь, выпалил господин Локранц и, сообразив, что этими словами он мог задеть собеседника, прибавил, - то есть, я не хочу сказать, что вы не способны к абстрактному мышлению, но мне казалось, что вы не задумываетесь о таких вещах, как снег, время или еще что-то в этом роде.
Господин Фольссенрогг рассмеялся:
- Вы считаете подобные мысли привилегией философов и художников, так?
Господин Локранц смутился, но ответил:
- Да.
- Нет, я не отношу себя ни к тем, ни к другим, господин Локранц, но я люблю снег. А вам он, если я не ошибаюсь, не нравится?
- Ужасно не нравится! - не заметив, с какой ловкостью господин Фольссенрогг сменил тему, ответил Освальд Локранц, - эти шарики с неба - страшная нелепость и очевидное излишество.
- Не шарики, - пробормотал господин Фольссенрогг.
- Но излишество, согласитесь. Даже не представляю, почему снег снова решил пойти в нашем городе.
- Куда любопытней, - возразил господин Фольсенрогг, - почему он раньше не шёл.
Когда карета подъехала к дому господина Локранца, была половина одиннадцатого, и Аврора Эргель, кухарка, действительно не на шутку тревожилась о своем хозяине, который обещал быть дома еще в начале девятого, она прислушивалась к каждому шуму за окном, но постепенно на улице воцарилась такая тишина, что тревога бедной женщины, знавшей рассеянность и, прямо скажем, бестолковость своего хозяина, возросла в тысячу раз, и потому, услышав, наконец, что к дому подъехала карета, Аврора Эргель выбежала во двор в чем была, то есть в ситцевом платье и кружевном фартуке.
- Господин Локранц! - кричала она сквозь ветер и густой снег, - господин Локранц! Где ж вы были?!
- О, госпожа Эргель, - отвечал Освальд Локранц, отмахиваясь от снежинок, летящих в лицо, - карета сломалась, то есть не сломалась: ее колесо попало в яму, госпожа Эргель, и мы едва выбрались! Если бы не господин Фольссенрогг, мне пришлось бы идти пешком, и тогда меня наверняка замело бы снегом, и я бы замерз насмерть.
- Что вы говорите, господин Локранц! - они вошли в дом, и серебристый свет, холод и ветер сменились золотом и жаром огня и дивными запахами, доносящимися из кухни. Господин Фольссенрогг успел только подумать о том, что прогуляться он решил не зря, после чего размышления прекратились, потому что вокруг было достаточно того, что можно было воспринимать и принимать, не размышляя. Было около одиннадцати часов, снег валил все также сильно, и казалось, что к утру город полностью - по самые крыши - скроется под белоснежным покрывалом.
Часть 7
Городские часы били одиннадцать, когда Гвендолен Рэс-Ареваль вернулась в гостиницу. Она не помнила, во сколько ей удалось наконец-то уехать от Риттеров, намного позже того времени, которое она назвала портье в гостинице, а потому в холле «Уютного двора» ее встретил весьма недовольный взгляд, который она, впрочем, едва ли заметила: слишком много произошло в этот день, чтоб мнение портье о ней, Гвендолен Рэс-Ареваль, ее хоть сколько-нибудь интересовало. В камине в ее комнате горел огонь. Гвендолен небрежно оставила книгу из библиотеки Якоба на тумбочке у кровати, затем торопливо сняла с себя платье и бросила его на кровать, потом она вытащила шпильки из волос и расплела косы; в комнате было прохладно, но Гвендолен почти не ощущала холод, не ощущала она и жар от камина - она была встревожена и взволнована, неясный страх и странное возбуждение владели ею - и эти два чувства были так сильны, так полно захватили и разум, и душу ее, что никакие другие ощущения или мысли не могли коснуться сейчас Гвендолен. Рассеянно, словно не замечая, что делает, она умылась, расстелила постель и забралась под одеяло, не заметив или не обратив внимания на то, что ее вечернее платье с шелестом соскользнуло на пол. Несколько минут она просто лежала, закрыв глаза, уверенная, что сон еще не скоро придет к ней - но усталости удалось обмануть возбуждение и страх - и вскоре Гвендолен погрузилась в сон - полный смутных сновидений, тревожный, но все-таки дарящий отдых.