Эдвард никогда особенно не заботился о том, чтоб вещи в его комнате лежали и стояли хоть в каком-то порядке, а, кроме того, он совершенно не выносил, когда кто-то заходит в его комнату в его отсутствие, и горничная была освобождена от уборки комнаты Эдварда Аккенро; все, что от нее требовалось - это каждый день утром мыть там полы и оставлять таз с водой и чистую тряпку, чтоб хозяин сам мог вытирать пыль, которую он также совершенно не выносил.
Эдвард зажег только одну свечу: если вдруг Мальвина зайдет, чтоб она поняла, что он в комнате, для чтения свет ему был не нужен - хватало слабого серебристого свечения снега и яркой луны, которая иногда проглядывала сквозь облака. Впрочем, он и не стал читать; он долго стоял у окна, смотрел на летящий снег, и мысли его блуждали - и без конца возвращались к предмету, а вернее человеку и без того весь день занимавшему их - к Гвендолен Рэс-Ареваль. Он вспоминал ее дневной визит, и снова раздражение завладевало им: эта женщина явилась тогда просто из любопытства, из глупейшего женского любопытства - хотела посмотреть на его дом, на его жену и детей - посмотрела, а потом ушла... отчего-то Эдвард Аккенро чувствовал себя униженным - и это меньше всего ему нравилось; он вспоминал свой утренний разговор с мэром Хорном - и теперь решение помешать Гвендолен, стать у нее на пути, пусть даже ее путь - правый, не отталкивало, не вызывало того отвращения, какое вызвало утром. Он, Эдвард Аккенро, вполне в силах уничтожить эту женщину - так почему бы не сделать это? Господин Хорн и весь город на его стороне, на ее - разве что господин Риттер, но что такое господин Риттер против мэра Хорна?
В дверь тихонько постучали.
- Эдвард, я могу войти?
- Да, Мальвина, - он неохотно отвернулся от окна. Каждый вечер перед тем, как лечь спать, Мальвина заходила к нему, чтобы пожелать спокойной ночи, один-два раза в неделю она ужинала вместе с ним, а иногда - очень редко - оставалась на ночь.
- Я попросила принести сюда ужин, Эдвард, - голос звучал тихо и неуверенно, впрочем, как обычно. В этом доме, а тем более в комнате Эдварда Мальвина не чувствовала себя хозяйкой.
- Спасибо, - бросил Эдвард, не отворачиваясь от окна, - только я не голоден. Отнесешь его на кухню? - и по-прежнему не поворачиваясь - он точно знал, что Мальвина молча кивнет и выйдет из комнаты. - Спасибо.
Она выскользнула из комнаты, держа перед собой поднос с ужином. Ей было тревожно и одиноко - как никогда раньше, потому-то Мальвина и пришла к Эдварду, впрочем, без особой надежды на поддержку или понимание. «Честное слово, смешно было думать, что Эдвард не выставит тебя, милая Мальвина, - пробормотала она, - ты его, наверное, с кем-то спутала, раз понадеялась...» - она как раз спустилась на середину лестницы, и тут поднос выскользнул у нее из рук и с грохотом полетел вниз по ступенькам, осколки тарелок посыпались с лестницы вместе с ужином. «Овощное рагу, - почему-то отстраненно подумала Мальвина, - должно быть, вкусное. Зря Эдвард отказался».
- Мальвина, что за грохот? - Эдвард выглянул из кабинета, - ты уронила поднос? В следующий раз, будь добра, присылай Анну, - с этими словами он захлопнул дверь. Мальвина даже не успела обернуться и что-то сказать в ответ. Растерянно улыбаясь, она смотрела на поднос, лежащий на третьей снизу ступеньке, на разлетевшиеся по всей гостиной осколки, на рагу, приземлившееся на низкий диванчик, стоящий как раз под лестницей, на изумленное лицо прибежавшей на шум Анны, слушала недоуменные вопросы выглянувших из своей комнаты Герберта и Иветты - внезапно она поняла, что не может больше стоять и опустилась на ступеньки.
- Анна, - сказала она, - пожалуйста, убери все это. И спасибо за ужин. Иветта, Герберт, идите спать, уже поздно. Через полчаса я загляну и проверю: чтоб оба спали.
Когда брат и сестра скрылись в полумраке детской, а Анна убежала за тряпкой и веником, Мальвина закрыла лицо руками и тихо-тихо рассмеялась. Она не могла сдержать этот смех, хотя едва ли понимала, откуда он взялся, она смеялась, смеялась, смеялась так, что скоро из глаз потекли слезы
- Госпожа Аккенро! - беспокойный голос Анны прогнал смех, - что с вами? Вам плохо, может, врача позвать?
- Нет-нет, Анна, спасибо, - Мальвина быстро вытерла слезы и встала со ступенек, - я просто очень устала.
Пока Анна возилась в гостиной, а Герберт и Иветта - каждый в своей комнате - разбирали постели и переодевались в ночные рубашки, Мальвина принимала ванну. Горячая вода, пена, белый пар с запахом цветов - все это уводило мысли куда-то очень далеко от дома Аккенро, в который она когда-то с такой радостью переселилась от родственников, воспитывавших ее с десяти лет, с тех пор, как умерли ее родители. Почему-то Мальвина вспомнила ту картину, о которой Локранц так много говорил, когда они были на выставке, о которой позже, совсем недавно, говорил и господин Фольссенрогг - об «Ангелах». Мальвина по-прежнему считала, что у ангелов должны быть крылья, а если художник рисует не ангелов, то нечего пытаться пристроить их на выставку, в теме которой очень даже ясно сказано насчет ангелов, но - других недостатков в работе Никке Мальвина не видела, и это ее почему-то не давало ей покоя. Она дула на пену, разбрызгивала по всей ванной комнате воду, тихо напевала что-то - и ни на минуту не переставала искать недостатки (хотя бы мелкие) в картине, созданной племянником (или кто он там?) господина Фольссенрогга. Она вспоминала отзывы Локранца, слова Эдварда, восхищенные взгляды детей - и это раздражало ее, Мальвине казалось (и эта мысль была самой нелепой за день), что родственник господина Фольссенрогга не имел права рисовать этих двоих на дереве, не имел права делать этот рисунок полным света и воздуха, полным такой чистоты и ясности, что Мальвина невольно зажмуривала глаза, вспоминая рисунок Никке.