В доме Риттеров к Мальвине относились хорошо - даже Луиза, не говоря уж об ответственном Якобе, но ей там не нравилось, и дело было даже не в том, что ее чем-то попрекали, чего-то лишали, как-то подчеркивали разницу в положении ее и ее племянниц - дочерей Якоба; нет, ничего подобного не было, просто дом кузена всегда оставался домом кузена, Мальвина всего лишь «воспитывалась» там, словно бы не жила по-настоящему. Дом Якоба Риттера в ее глазах ничем не отличался от закрытой школы, где ученики тоже живут довольно подолгу, но при этом всегда приезжают на Рождество и на лето домой. А Мальвина была лишена возможности ездить домой. Как она мечтала о собственном доме! Она расспрашивала кузена о доме родителей, но тот, по словам Якоба, был давно продан - согласно завещанию матери Мальвины - и именно эти деньги должны были стать приданым воспитанницы Риттера.
Приданое...
Мальвина, не дожидаясь ответа мужа, толкнула дверь и тихонько скользнула в комнату.
- Неужели эта новость не может подождать? - Эдвард сидел на кровати и смотрел на жену. - Ты же знаешь, что я ненавижу вставать раньше положенного.
- Да, но эта новость очень... - Мальвина запнулась и протянула ему письмо, - очень срочная.
Эдвард раздраженно взял письмо. Конечно, не было ничего сложного в том, чтоб мгновенно прогнать сон и смириться с непривычно ранним началом дня.
Приданое... Это слово, однажды возникнув в мыслях, почему-то не отпускало.
Мальвина помнила тот день, когда впервые встретила своего будущего мужа. Был конец зимы - привычно бесснежной и холодной. Первое впечатление оказалось очень четким, но неожиданным: он был очень красив. Никогда до этого Мальвине не приходило в голову, что мужчину можно посчитать красивым, сплетни племянниц, обсуждавшись очередного поклонника («невероятного красавчика»), оставляли ее в недоумении, рассуждения кузины Луизы об «импозантных мужчинах» тоже, в общем-то, не трогали.
А потом, на втором или третьем ее балу, Мальвину представили Эдварду, сыну Якоба Аккенро. Взгляд Мальвины тогда едва скользнул по тонким, но четким и даже, наверное, жестким чертам его лица, на мгновение встретился с его - непроницаемо-черным, рассеянно-сосредоточенным - взглядом. Отчего-то смутившись, Мальвина отвела глаза, а Эдвард тихо и как-то неторопливо сказал:
- Я рад нашему знакомству.
Мальвина знала, что принято отвечать «очень приятно» или «это честь для меня» - принято говорить не то, что есть на самом деле, говорить отстраненно, обезличенно - и ее это, честно говоря, устраивало. С ее губ всегда легко слетали отстраненные, неважные слова, она легко принимала их в ответ, ее не пугало лицемерие, нет, формулы вежливости никогда и не казались ей лицемерными - это была необходимость, приятная, облегчающая общение необходимость. Принять тихие, неторопливые и - она не сомневалась - искренние слова Эдварда Аккенро оказалось сложней. Он словно сказал ей что-то неприличное.
И потом - он показался ей красивым...
- Мальвина! - Эдвард говорил очень тихо. Он всегда говорил очень тихо. - Это не шутка?
С трудом отвлекаясь от захвативших ее воспоминаний, Мальвина посмотрела на мужа.
- Не думаю. Странно было бы так шутить.
Эдвард пожал плечами, а Мальвина прибавила:
- Кроме того, письмо принес рассыльный из похоронного бюро. Мне кажется, никто не стал бы шутить так... дотошно.
- Раз так, - неохотно произнес Эдвард, - придется отдать последний долг твоему кузену.
- Ты... - неуверенно предложила Мальвина, - мог бы не идти.
- И на что это было бы похоже? - Резко спросил Эдвард, поднимаясь с кровати. - Я обычно делаю то, что должен, а не бегаю от трудностей. Воду уже нагрели?
- Да, - растерянно пробормотала Мальвина. Эдвард, накинув дымчато-серый шелковый халат, быстро вышел из спальни.
«...делаю то, что должен», - прошептала Мальвина, проводя рукой по полировке спинки кровати. Хотелось бы ей так - делать, что должна, или хотя бы - Мальвина вздохнула - знать, что же она должна делать.