У господина Ривля, владельца "Гусеницы", все дни до Рождества - и после Рождества тоже - выдавались хлопотными. Не то чтоб количество посетителей возрастало - нет, его заведение было в должной мере неуважаемым, и туда ходили преимущественно не самые уважаемые жители города, а еще архитекторы из Комитета: просто потому что «Гусеница» являлась ближайшим местом, где можно было пообедать и не опоздать на работу к окончанию перерыва; однако - рождественская суета захватила всех, не разбирая - уважают их или нет. И в "Гусенице" разговоры звучали гораздо громче и оживленней, иногда даже слишком громко, но господин Ривль не был склонен жаловаться. Из громких разговоров всегда можно было узнать гораздо больше новостей, чем из перешептываний. А новости господин Ривль любил. Нет-нет, не сплетни - именно новости. Он словно впитывал их - не только с помощью ушей, но своими густыми бровями и усами, которые во время особенно интересных разговоров начинали топорщиться и даже немного удлинялись. Отчасти именно ради новостей открыл свою "Гусеницу" - уж в заведении вроде нее их всегда хватало.
И вот сегодня, едва двери "Гусеницы" открылись для посетителей, а табличка "Закрыто" сменилась табличкой "Открыто", - так вот, едва это произошло, как "Гусеница" немедленно наполнилась посетителями и шумом.
- ...и прямо ночью! Не просто это так, это вы мне поверьте, - сопровождая свою речь размашистыми жестами, вещал невысокий мужчина в приплюснутой шляпе. - Я уже сходил к их дому и все разузнал у слуг. Похороны в полдень!
- Ну и хлопотно же - умереть под самое Рождество, - задумчиво рассуждала одна из трех официанток, разливая чай - вино раньше полудня в "Гусенице" не подавали. - Представляю, каково сейчас всем его детям.
- Сударыня, не отвлекайтесь, - пригладив усы, заявил господин Риттер, которому, тем не менее, и самому было чрезвычайно любопытно: что же там стряслось в доме Риттеров.
- Иду-иду, - бросила она.
Господин Ривль протирал и без того отполированную многочисленными протираниями стойку и продолжал прислушиваться к обрывкам громких бесед.
- ...выставка? Не бываю я в таких местах! Ну что там смотреть? Ангелов?
- Да, мне очень понравилось, любопытно - вы и представить не можете. Там еще дворник такой вежливый.
- А, да знаю я этого дворника, мой дед с ним в одном классе учился.
- Правда?
Ривль хмурился и усерднее полировал стойку, бросал недовольные взгляды на рассеянных по причине все той же рождественской суеты официанток, иногда даже прикрикивал на них. Но они только ухмылялись в ответ.
- А я схожу на похороны. Посмотрю хотя бы издалека. Все-таки столько для города сделали - хоть и, ну, вы понимаете, Риттеры...
- ...а на выставке...
- Кому ваша выставка нужна?
- Не знаешь, что говоришь, болван. Вот поведу тебя сегодня! Сам увидишь!
- Не пойду я! Тоже дело - картинки смотреть!
- Поведу! Буду твои бараньи мозги развивать!
- ...стал бы мэром следующим. А тут...
- И кто теперь, по-вашему, в мэры метить будет?
- ...говорил мне дед, не женись на больно умной!
- Аккенро?
- Ха! Если б не я, где бы ты...
- Аккенро? Может, и он. Только не слишком ли он молод для этой должности?
Господин Ривль снова пригладил усы и фыркнул. Еще неизвестно, сколько этот старый болван Хорн проживет - может, не то что Эдвард Аккенро, его сын к тому времени по возрасту в мэры сгодится...
Часы потихоньку текли и утро из раннего становилось поздним, близился полдень. Солнце и тени раскрашивали снег во все оттенки лилового, синего, желтого. Гвендолен Аккенро, как и многие другие в городе, рано утром получила письмо с сообщением о смерти господина Риттера. Она равнодушно посмотрела на конверт с траурной полоской и, бросив его на пол, вернулась в постель. Если похороны назначили на время раньше полудня, то и ноги ее там не будет: жертвовать сном ради этой мерзкой семейки, рядом с которой даже Аккенро казались милейшими людьми, Гвендолен Рэс-Ареваль не собиралась. Она и так слишком устала за прошлую ночь... Она завернулась в одеяло и закрыла глаза. Но сон прошел. Пусть она спала слишком мало, пусть невероятно устала накануне, пусть даже в номере с погасшим камином и приоткрытым окном было очень холодно, и теплая постель казалась желанным убежищем от этого холода, но сон прошел. И Гвендолен не чувствовала холода. Напротив - ей было жарко. И жар этот, причиной которого совершенно очевидно было не одеяло, разливался от лица и кончиков пальцев по всему телу. Когда похороны? Она вскочила с постели и, быстро подняв с пола конверт, раскрыла его и пробежала глазами по строчкам письма. В полдень. В полдень катафалк прибудет на кладбище и состоится официальная церемония над могилой, куда опустят гроб с телом Якоба Риттера. В полдень. Гвендолен вздохнула. Сон в конце концов не так уж важен. Ладно. Она пойдет на похороны, а перед этим даже заглянет к Риттерам и выразит свои соболезнования жене и дочерям... и сыновьям, конечно, Якоба Риттера. И плевать ей, что вечер накануне был просто отвратителен. Она сделает все, чтоб этот непонятный жар, сейчас охвативший всю ее - от головы до кончиков пальцев на ногах - чтобы этот жар прошел.