Кабинет господина Риттера, президента Архитектурного комитета, располагался на пятом этаже, где была почти полная тишина, нарушаемая лишь звуком шагов тех немногих посетителей, которым посчастливилось добиться встречи с президентом Комитета, но когда по коридору пятого этажа шла невысокая темноволосая женщина, несколько минут назад узнававшая у господина Фольссенроггу дорогу, этаж был пуст. Она в полном одиночестве легким, почти неслышным шагом прошла по залитому желтоватым светом коридору, постучала в пятьдесят третий кабинет - и вошла, услышав: «Да, входите!»
Господин Риттер занимал должность президента Архитектурного комитета уже восемь лет, к своим обязанностям он относился настолько ответственно, насколько это позволяло его положение; ему было около шестидесяти лет, и в январе наступающего года он собирался уйти на пенсию, чтобы больше времени проводить со своей семьей. Он был среднего роста, почти совершенно седой, а там, где старость еще не взяла своё, проглядывала рыжина, рыже-седой была и реденькая, но довольно длинная ухоженная борода. Даже дожив до своих нынешних лет господин Риттер не носил ни очки, ни пенсне - и не нуждался в этом: светло-серые, прозрачные глаза его в шестьдесят лет видели все также четко, как в двадцать.
Когда в дверь постучали, Якоб Риттер занимался, пожалуй, не самым важным делом из тех, что свалились на него под Рождество: составлял торжественную речь, которую собирался произнести на празднике по поводу собственной добровольной отставки.
- А, Гвендолен, входи! Я почему-то был уверен, что это ты. Наверное, только Рэс-Аревали умеют так энергично стучать в дверь!
- Добрый день, Якоб. Это действительно я. Рада, что застала тебя в одиночестве. Но ты, похоже, занят?
Господин Риттер вышел из-за стола, помог посетительнице снять плащ и указал на кресло с высокой спинкой, Гвендолен села, поправила шляпку и улыбнулась господину Риттеру.
- Это занятие вполне позволяет отвлечься от него, для того чтобы уделить внимание тебе, Гвендолен, - сказал господин Риттер, возвращаясь за стол.
- Ты мог бы ответить и проще, Якоб, - пожала плечами Гвендолен, - я по делу. Я писала тебе...
- Я помню, дорогая, - Якоб Риттер одобрительно заулыбался, - мне очень нравится твоя идея, Гвендолен. Думаю, ты легко добьешься своего, а заодно поставишь на место нашего дорогого мэра и этого Аккенро...
Гвендолен поморщилась:
- Мне не нравится твой тон, Якоб. Неужели, ты не понимаешь: я затеяла это вовсе не для того, чтобы ставить кого-то на место, что за глупая идея?! Просто земля, на которой расположен ваш городской парк, принадлежит мне. И я бы хотела получить ее обратно.
- Я понял, дорогая, понял. Ты уже была в мэрии?
- Да, была. Я говорила с мэром, показала ему все документы. Он так перепугался, что вызвал господина Аккенро - я поговорила и с ним...
- И? Что сказал Эдвард?
Гвендолен пожала плечами.
- Ничего особенного. Сказал, что парк этот проектировался им самим, что большая часть его жизни связана с парком и тому подобное... однако, ты знаешь, Якоб, Аккенро оказался благороднее, чем я думала. Под конец своей речи он признал-таки, что если я докажу правомерность своих притязаний (он так и сказал), то он не станет мешать справедливому разрешению дела... Он, кстати, показался мне весьма разумным... и, пожалуй, обаятельным. За что ты его так не любишь?
Господин Риттер только покачал головой. В его светлых глазах вспыхнули какое-то странное выражение, которое Гвендолен смогла истолковать только как намеренно полускрытое (и - полуявное) проявление давней вражды (возможно, просто противостояния) Аккенро и Риттера. Но о причинах этой вражды Гвендолен ничего не знала, да и не стремилась узнать. Мысли и чувства жителей этого города, а тем более мысли и чувства Якоба Риттера, мало волновали ее. С другой стороны, именно эта вражда (или неприязнь, или противостояние - кто знает?) заставляла Якоба помогать ей, а не Аккенро.
Они говорили еще очень долго - больше часа - и, когда Гвендолен уходила от Якоба Риттера, многие вопросы уже были решены и планы обдуманы, наконец, господин Риттер пригласил ее на ужин, и на том они распрощались до вечера.
Часть вторая
Гвендолен Рэс-Ареваль остановилась в гостинице, поскольку ни родственников, ни близких друзей в городе у нее не нашлось, что могло показаться странным: все-таки именно Родерик Рэс-Ареваль остался в памяти горожан, как лучший мэр города за последние сто пятьдесят лет. Но Гвендолен это уже не касалось. Детям и внукам Родерика в свое время пришлось весьма второпях покинуть город и Гвендолен была первой из его потомков, кто решился вернуться туда. Впрочем, она вообще отличалась решительностью, несмотря на свою рассеянность и капризный характер, и те, кто, возможно, еще помнил Родерика или видел его портрет, наверняка разглядели бы в ней черты фамильного сходства с прапрапрадедом.