— Какой вопрос?
— Вы же спрашивали, страшно ли умирать. Нет, не страшно. Как подумаешь, какая я теперь стала хворая, уж не видишь особой разницы…
— Но все же было, наверное, и в вашей жизни что-то светлое, о чем приятно вспомнить.
— Что-то не припомню такого.
— Ну, к примеру, даже по тому, как относится к вам старый Франё, видно, что на работе вас ценят.
— Конечно, ценят, как не ценить! Где им вторую такую дуру сыскать? Скажут: надо сделать — и знают наперед, что все будет сделано в наилучшем виде.
— Что же, и розы вы не любили?
— Вот спасибо, что напомнили! Нет, розы я всю свою жизнь любила.
— Расскажите нам что-нибудь о розах.
— О розах? Да что о них рассказывать-то?
— Простите великодушно. Я глупость сморозил.
— Да нет, не глупость, это я такая бестолковая. Сколько себя помню, ничего другого и не делала, кроме как розы обихаживала, а всего-то и знаю о них, что краше розы нет цветка на свете.
— Спасибо, этого вполне достаточно. Может, отдохнете немного?
— Ваша правда, устала я что-то. Но если для вашего фильма еще чего нужно, то вы спрашивайте, не стесняйтесь.
— Поспите. Вам не помешает, если мы тут побудем?
— Мне теперь никто не помешает.
— Ну вот и поспите, а мы посидим тихо.
Вторая половина дня
Мико спала. Режиссер и оператор забились в угол, сидели, ждали. Время тянулось медленно. Телевизионщики не решались ни разговаривать, ни курить. Изредка заходила Мама, низко наклонялась над дочерью, чтобы разглядеть ее лицо, и опять уходила. Совсем стемнело, когда вернулись с работы Нуоферы. Стараясь не шуметь, они проскользнули на кухню и зажгли там свет. Тишина стояла глубокая. Даже автобусы как будто проносились бесшумнее, чтобы не потревожить спящую.
У входной двери раздался звонок. Маришка проснулась. Оператор пошел открывать дверь: прибыл доктор Тисаи — в белом халате, прямо из больницы. На несколько минут, пока шел осмотр больной, он услал всех в переднюю.
— Как бы не проворонить последние известия, — вздохнул Кором.
— У нас еще двадцать минут в запасе, — успокоил его оператор, взглянув на свои часы со светящимся циферблатом.
Тисаи позвал их: можно войти.
— Будьте наготове, — шепнул он. — Я тоже останусь при ней.
Мико не спала, однако на сей раз она даже не повернула головы к вошедшим.
— Кто там? — спросила она едва слышным, безжизненным голосом.
— Это мы, с телевидения.
— Позовите Маму и Нуоферов. Пусть все будут в сборе.
— Сию минуту, — с готовностью бросился к двери Арон. — И если позволите, принесу телевизор.
— Зачем? Я ведь его все равно не смотрю.
— А вдруг будет что-нибудь интересное?
— Мне теперь ни до чего интереса нет.
Внесли телевизор. Поставили его на стул против кровати. Оператор привел Маму, усадил ее, затем заставил пересесть в другое место, чтобы она не загораживала Маришку. Пришли Нуоферы и стали в дверях. Молодая женщина старалась удержать слезы. Оператор, закончив приготовления, опять удалился в свой угол.
— Начнем?
— У меня все готово.
— Тогда я включаю телевизор, — сказал Арон и повернул рычажок.
Режиссер и оператор стояли позади прибора и только по дикторскому тексту догадывались о том, что происходит на экране.
Ага, это репортаж о наводнении. Плотины укрепляют мешками с песком. Бедственное положение арабских беженцев. Пуск новой производственной линии на Электроламповом заводе. Заседание Академии наук. И, наконец!.. Слава Богу, передача подоспела вовремя.
— Наш специальный корреспондент сообщает: в Будафоке открылась первая Международная выставка роз и проводится конкурс на звание лучшей сортировщицы.
Телевизор придвинули как можно ближе к постели Мико.
— Господи, — выдохнула Маришка, стараясь приподнять голову. Глаза ее не отрывались от экрана. — Господи Боже, да ведь это наше хозяйство! Помогите мне подняться, пожалуйста.
Профессор обхватил больную за плечи, приподнял и подложил ей под спину свернутую вдвое подушку.
— А вам всем хорошо видно? — спросила Маришка. Голос ее зазвучал чисто, внятно, точно со старого железа наждаком сняли ржавчину. — Смотрите, Франё! А флагов, флагов-то сколько! Вот они, наши розы! Это «Мефистофель», с острова Маргит. А это «Шевалье Дельбор», с юга Франции, цвет у нее бесподобный, густо-алый, какая жалость, что на экране плохо видно! А это «Чардаш», нежно-розовая, тоже с острова Маргит, вывел этот сорт Бергер. Вон та желтая называется «Фламинго». Смотрите, смотрите, это «Мистерия», сердцевина у нее белая, а к краям лепестки краснеют. Ах, до чего же неудачно показано, ведь это же канадская «Жемчужина моря», она вся так и переливается из желтого в бордово-красный. Если б вы видели, насколько она краше на самом деле! А вон «Новая Европа», родом из Бонна, из Германии. Теперь подряд пошли шведские сорта, а это наши — «Цитронелла» и «Принцесса Фери». Батюшки, да никак это Кантор, моя напарница! Она предложила первая, чтобы нам выступить на конкурсе с «Умирающим лебедем», мы с ней вместе обо всем условились, жалко только, что плохо видно, на самом деле цветок наш несравненно краше. Роза вся как есть белая, и только сбоку алая крапинка, это я придумала — привить от красного сорта «Таманго», вроде бы капля крови получается в том месте, где у лебедя рана… Кто же вышел на первое место, не мы, случаем? Куда же Франё подевался? А этого человека, кому приз вручают, я сроду в глаза не видела. Как знать, не расхворайся я не ко времени, глядишь, и нам бы какую награду присудили. Ах, уже конец? Показали не очень удачно, но все равно на душе хорошо, будто я сама там побывала. Спасибо вам, молодые люди, от всего сердца, и вам, господин профессор, спасибо. Спасибо, мне ничего не нужно, я чувствую себя хорошо.